Вынужденный заглянуть в себя, Левет заколебался. Его лицо выразило растерянность.
«Он понимает, но ему недостает мужества, чтобы признаться».
— Спроси себя, — настаивал Келлхус, — откуда это отчаяние?
— Да нет никакого отчаяния! — тупо ответил Левет.
«Он видит место, которое я ему открыл, сознает, что в моем присутствии любая ложь бессильна, даже та, которую он повторяет самому себе».
— Почему ты продолжаешь лгать?
— Потому что… Потому что…
Сквозь потрескивание пламени Келлхусу было слышно, как колотится сердце Левета — отчаянно, точно у затравленного зверя. Тело охотника содрогалось от рыданий. Он поднял было руки, чтобы спрятать лицо, но остановился. Посмотрел на Келлхуса — и разревелся, как ребенок перед матерью. «Больно! — говорило выражение его лица. — Как больно!»
— Я знаю, что больно, Левет. Освобождение от мук можно обрести лишь через еще большие муки.
«И впрямь как ребенок…»
— Но что… что же мне делать? — рыдал охотник. — Пожалуйста, Келлхус, скажи!
«Тридцать лет, отец! Велика, должно быть, твоя власть над такими людьми, как этот».
И Келлхус, чье заросшее бородой лицо было согрето пламенем очага и участием, ответил:
— Левет, ни одна душа не бродит по миру в одиночку. Когда умирает одна любовь, надо научиться любить других.
Через некоторое время огонь в очаге прогорел. Оба собеседника сидели молча, прислушиваясь к нарастающему реву очередного снежного шквала. Ветер шумел так, как будто по стенам хижины лупили множеством толстых одеял. Лес стонал и скрипел под темным брюхом пурги.
Левет нарушил молчание старинной поговоркой:
— Слезы пачкают лицо, но очищают душу.
Келлхус улыбнулся в ответ, придав лицу выражение ошеломленного узнавания. Древние дуниане говаривали: зачем ограничиваться одними словами, когда чувства в первую очередь выражаются мимикой? В Келлхусе жил легион лиц, и он мог менять их столь же непринужденно, как произносить те или иные слова. Но под его радостной улыбкой или сочувственной усмешкой всегда таилось одно: холодное разумное понимание.
— Однако ты им не доверяешь, — заметил Келлхус.
Левет пожал плечами.
— Зачем, Келлхус? Зачем боги послали тебя ко мне?
Келлхус знал, что мир Левета битком набит богами, духами и даже демонами. Мир терзали их сговоры и раздоры, повсюду кишели знамения и признаки их насмешливых, капризных повелений. Их замыслы, точно некий второй план, определяли все метания людей — невнятные, жестокие и в конечном счете всегда завершающиеся смертью.
Для Левета то, что он нашел Келлхуса на заснеженном склоне, случайностью не было.
— Ты хочешь знать, зачем я пришел?
— Зачем ты пришел?
До сих пор Келлхус избегал разговоров о своей миссии, и Левет, напуганный тем, как стремительно Келлхус научился понимать его язык и говорить на нем, ни о чем не спрашивал. Но обучение продвигалось.
— Я ищу своего отца, Моэнгхуса, — сказал Келлхус. — Анасуримбора Моэнгхуса.
— Он пропал? — спросил Левет, безмерно польщенный такой откровенностью.
— Нет. Он ушел от моего народа много лет назад, когда я был еще ребенком.
— Почему же ты его ищешь?
— Потому что он послал за мной. Он потребовал, чтобы я пришел и встретился с ним.
Левет кивнул, как будто все сыновья обязаны в определенный момент возвращаться к своим отцам.
— А где он?
Келлхус мгновение промедлил с ответом. Казалось, что глаза его смотрели на Левета, на самом же деле — в пустоту перед ним. Подобно тому как замерзший человек сворачивается клубком, стараясь укрыться от стихии, так и Келлхус убирал себя внутрь, в надежное убежище своего интеллекта, не подвластное давлению внешних событий. Легионы внутри него были обузданы, возможные варианты изолированы и развернуты, и все множество событий, которые могут воспоследовать, если он скажет Левету правду, развернулось в его душе. Вероятностный транс.
Он поднялся, моргнул, глядя в огонь. Как и многие вопросы, касающиеся его миссии, ответ не поддавался исчислению.
— В Шайме, — сказал наконец Келлхус. — Далеко на юге, в городе, который называется Шайме.
— Он послал за тобой из Шайме?! Но как же это возможно?
Келлхус изобразил на лице легкую растерянность — что, впрочем, было недалеко от истины.
— В снах. Он послал за мной в снах.
— Колдовство…
Левет произносил это слово не иначе, как со смешанным благоговением и ужасом. Бывают ведуны, говорил Левет, что способны овладеть дикими силами, дремлющими в земле, звере и дереве. Бывают жрецы, чьи молитвы, дабы дать людям передышку, способны выходить вовне и двигать богами, что движут миром. И бывают колдуны, чье слово — закон, чьи речи не столько описывают мир, сколько повелевают, каким ему быть.