И они ухватились за случайно подвернувшуюся возможность купить этот дом, поскольку цены на недвижимость постоянно росли, достигая невероятных размеров; остановившись иногда на несколько месяцев, опять безжалостно взлетали. В тот день они едва решились попросить агента повторить назначенную цену, опасаясь, что он поймет свою ошибку и накинет еще три-четыре тысячи. Но нет, он подтвердил первоначальную стоимость.
Ричард что-то заподозрил, и тогда решительно вмешалась она. Какие бы недостатки ни скрывались в доме, для них это было началом новой жизни. Кроме того, именно ее сбережения пошли на уплату десятипроцентного взноса за недвижимость строительному обществу. Нынешние владельцы уже выехали за границу, пояснил агент, поэтому не прошло и месяца, как они здесь поселились. Скоро до них стали доходить разные слухи...
Она посмотрела на пустую пластиковую упаковку из-под диазепама, валявшуюся на столе, и машинально скомкала ее. С утра оставалось семь штук. Медленно приходя в себя после нервного срыва, случившегося с ней полгода назад, она постоянно сокращала ежедневную норму валиума, превозмогая себя и подавляя воспоминания. Но Ричард не изменился. Ее попытка самоубийства оказалась всего лишь кратковременной отсрочкой; скоро он опять принялся за старое. Теперь он обвинял во всем купленный дом, улицу, соседей. Это место с самого начала внушало ему странное беспокойство, люди казались недружелюбными. Многие уезжали отсюда — по крайней мере три семьи за те два месяца, что они здесь прожили. С этой улицей явно происходило что-то неладное.
Она тоже это почувствовала — почти сразу, как только они въехали, — но ее тревогу заглушала надежда. Предполагалось, что все образуется, устроится; между тем все стало еще хуже. С его пьянством всегда было трудно мириться, но его в какой-то степени можно объяснить — во всяком случае, работа представителя студии дизайна требовала, чтобы он иногда пил с клиентами. Женщины, с которыми он изредка спал, нисколько ее не волновали — зная его несостоятельность, она сомневалась, что он испытывал от этого наслаждение. Но то, что он считал себя обиженным, невезучим, действительно делало их совместную жизнь невыносимой.
Его оскорбляла ловушка ответственности, в которую он попался, став владельцем дома, оскорбляли долги строительному обществу, оскорбляли непомерные, по его понятиям, ее требования к нему — как физические, так и духовные. Его оскорбляло даже то, что он стал причиной ее нервного срыва.
Теперь, когда дело дошло до необходимости терпеть еще и физические проявления его ожесточенности — она вся ходила в синяках и ссадинах, — стало ясно, что этому необходимо положить конец, продолжать было бессмысленно. Несмотря на то что они юридически не состояли в браке, дом был в их совместном владении. Но кто из них должен уйти? Неужели она — ни с чем после четырех лет мучений? Но ведь знала, что если Ричард будет настаивать, то не сможет ему перечить. Она швырнула на стол пустую упаковку. Таблетки совершенно не помогали.
Она резко встала, скрипнув стулом по кафельному полу, и решительно подошла к мойке. Набирая воду в чайник, пустила такую сильную струю, что вода, ударившись о металлическую поверхность, залила всю блузку. Она выругалась и с шумом водрузила чайник на плиту. Включив газ, потянулась за сигаретами — открытая пачка лежала на доске для резки хлеба. Достала одну и сунула ее кончик в пламя конфорки, затем быстро в рот, резко втягивая воздух, чтобы сигарета раскурилась. Ее пальцы забарабанили по алюминиевому покрытию; руку свело судорогой, и она не заметила, как начала колотить по мойке кулаком. Удары делались все сильнее и сильнее, гулко прокатываясь по маленькой кухне. Она остановилась только тогда, когда на ее едва прикрытую грудь упала слеза, и эта единственная капля влаги вызвала гораздо более острое ощущение, чем окатившая ее несколько минут назад вода из-под крана. Но она знала, что может позволить себе только одну слезу. Утершись ладонью и глубоко затянувшись, она посмотрела за окно, где на всем протяжении улицы фонари отбрасывали на тротуар серебристые лужицы света. Придет ли он сегодня домой? Уже не было уверенности, что ее это волнует. Она выпьет свой кофе и ляжет в постель; там и решит, что делать дальше.
Закурив еще одну сигарету (с досадой отметила — последнюю), прошла с чашкой кофе через кухню к лестнице, ведущей в спальню. Дом был двухэтажный. В цокольном этаже располагались гараж и мастерская, на первом — кухня и гостиная, на втором — две спальни и ванная. У лестницы, спускавшейся к входной двери, она задержалась: что, если не впускать его в дом? От кофе спиральными струйками поднимался пар; она раздумывала. Приняв наконец какое-то решение, она порывисто шагнула вперед, но тут же остановилась, схватившись за перила. Внизу было темно. Обычно маленькую прихожую заливал рассеянный свет уличного фонаря, проникавший внутрь через застекленную дверь. Но сейчас там была непроглядная тьма. Странно, из кухни она незаметила, что фонарь не горит. Изогнувшись, она щелкнула выключателем. Ничего не изменилось, но от резкого движения горячий кофе выплеснулся на руку. Она задохнулась от неожиданности и, перехватив чашку в другую руку, сунула обожженные пальцы в рот. Эта боль послужила напоминанием о боли, которую она могла бы испытать, если бы действительно не впустила Ричарда в дом. Она шагнула на площадку и стала спускаться в прихожую, не замечая в своем смятении яркого света, льющегося в окно от уличного фонаря.
Пинки Бертон никак не мог успокоиться. Мальчишки из дома напротив не имели никакого права обзывать его такими словами. Они всего лишь прыщавые оболтусы, молокососы. Пинки и сам не понимал, зачем он старался проявлять дружелюбие к младшему из них — тому, у которого длинные золотые кудри. Золотые — если потрудится Вымыть свои непокорные космы. Старшие братья и их папаша не вызывали у Пинки никакого интереса. Отец? Боже правый, надо ли удивляться, что при таком отце, как этот неотесанный верзила, мальчишки выросли никудышными? Не мудрено, что жена этого скота давно сбежала. Она явно их всех не выносила.