Том отвернулся.
— Моника де Рейзон, дорогая моя Рашель, не существует в действительности. Она плод моего воображения. Она всего лишь сон.
Нет, не лучшим образом он это изложил. Не надо про воображение и про сон не надо. Надо о том, что ее нет.
— Нет ее, Рашель, и ты знаешь это. А споры сейчас только помешают нам выжить в этой проклятой пустыне.
Он встал и направился вниз по склону.
— Пошли! — приказал он, но как-то очень вяло.
Он и сам еле ноги передвигал. Да, ее ревностью пренебрегать не следует… Только этим утром он с ужасом наблюдал, как она и Йохан колошматят друг друга, забыв про кровные узы. А чем он сам лучше? И Микал, помнится, указал ему на это…
Том поднялся на следующий песчаный холм, оглянулся и увидел, что Йохан смотрит назад, туда, откуда они пришли.
— Йохан!
Парень медленно повернулся, еще раз глянул назад и поплелся догонять попутчиков.
— Он хочет вернуться, — проворчала Рашель. — И я не спешу его осуждать.
Еще два часа прошли они в полном молчании, отдыхая каждые десять-пятнадцать минут. Ветер затих, жара стала невыносимой. Том останавливался каждый раз, когда на него наваливались галлюцинации. Лидер из него теперь, конечно, никакой, но как-то по инерции он продолжал руководить группой. И разум ему следовало поддерживать в максимально работоспособном состоянии.
Они ползли по песку, и все тверже овладевала ими уверенность, что двигаются они навстречу смерти. Вверх — вниз, вверх — вниз… Все те же пески, все те же барханы. Единственное изменение — появились валуны. Но никто им не обрадовался: воды в них не содержится, и есть их нельзя.
К заходу солнца они вышли в долину шириною ярдов в сто, густо усыпанную валунами.
— Остановимся здесь на ночь, — решил Том, указав на валуны. — Камни защитят нас от ветра.
Возражать никто не стал. Том опустился возле камней, положил голову на песок, освещенный заревом заката, и закрыл глаза…
Когда он открыл их снова, уже стемнело. Он не понимал, что удерживало его от сна; возможно, полное истощение, а может быть, и невыносимая тишина. Йохан свернулся в комочек. Рашель лежала на спине футах в двадцати от него. Том видел, как блестят ее глаза, отражающие свет ночных светил.
Рашель не спала.
Ситуация нелепая. Они, похоже, не выберутся живыми из этой пустыни, а единственная женщина, которую он, может быть, любил, лежит в двух десятках футов и злится, кусает губы, ненавидит его.
Может быть, именно ее ему не хватало.
Том встал, подошел к ней, улегся рядом.
— Ты не спишь…
— Не сплю.
Первое, что она сказала ему с того момента, когда прокомментировала желание Йохана вернуться. Как приятно было ему услышать ее голос!
— Злишься на меня?
— Нет.
— Извини. Я не должен был орать.
— День сегодня такой, для воплей создан.
Они помолчали. Ее рука лежала на песке, Том коснулся ее. Рашель обхватила ладонью его большой палец.
— Я хочу, чтобы ты пообещал мне, — сказала Рашель.
— Конечно. Все, что захочешь.
— Я хочу, чтобы ты пообещал мне не видеть больше во сне Монику. Никогда. Мне все равно, есть она или нет. Обещай.
— Конечно.
— Обещаешь?
— Обещаю.
— Забудь историю. Она больше ничего не значит. Все изменилось.
— Ты права. Надо забыть про Бангкок. Эти сны теперь кажутся глупыми.
— Они и есть глупые, — сказала она, повернулась к нему, приподнялась, оперлась на локоть. Лунный свет играл в ее глазах. В прекрасных серых глазах. Рашель нагнулась, нежно поцеловала его в губы.
— Пусть тебе снюсь я, — сказала она, опустилась на бок, устроилась поудобнее, чтобы заснуть.
«Обязательно увижу во сне Рашель», — решил Том. Он закрыл глаза, впервые за время их марша по этой ужасной пустыне, ощущая радость и умиротворение. Он заснул и увидел сон.
И приснился ему Бангкок.
35
В центре конференц-зала огромный стол полированной темной вишни, за который можно усадить вдвое больше народу, чем присутствующие четырнадцать человек. В центре стола вазы и блюда с отборными тропическими фруктами, европейскими сырами, холодной говядиной, хлебом разных сортов. Участники восседают в темно-бордовых креслах, выглядят важно-вальяжно и, вне всякого сомнения, ощущают себя персонами весомыми, значащими.
Чего нельзя сказать о мистере Томасе Хантере, как с виду, так и по сути двадцатипятилетнем романисте-неудачнике, выскочке из собственных снов.
Однако нынче он герой дня. И чувствует себя здесь, в отличие от снов своих, весьма комфортно, несмотря на непривычную для него позицию во главе стола. Четырнадцать пар глаз направлены на него. Для этих людей он на несколько минут станет источником нового знания. А затем его, вполне вероятно, швырнут за решетку. Таиландское начальство дало понять, что, несмотря на все привходящие обстоятельства, мистер Хантер считается террористом, похитившим мадемуазель Монику де Рейзон. Разумеется, и привходящие обстоятельства хозяева территории готовы учесть, но каким образом и в какой степени…