У ног на полу валялись спички, которыми Люси зажигала ритуальные свечи. Я схватил коробок, бросил резную фигурку на землю. Они ударилась подставкой и опрокинулась лицом вверх, глядя на меня. Я сломал спичку о коробок, потом вторую. Третья загорелась. Мгновение я держал ее над Танцующим Человеком. Жар подбирался к моим пальцам – это было чудесное ощущение, живой огонь, отпугивающий холод внутри меня. Я бросил спичку, и Танцующий Человек исчез во вспышке ярко-оранжевого пламени.
И вдруг оказалось, что больше ничего не надо. Хоган превратился в обычное жилище из дерева и глины, ночь снаружи стала обычной ночью в пустыне, Танцующий Человек стал горкой рыжего и черного пепла, который я разбросал ногой. Все еще холодно, но теперь я чувствовал себя скорее усталым. Шатаясь, вышел наружу и сел у стены хогана. Закрыл глаза.
Меня разбудили шаги. Я сел и с изумлением понял, что уже день. Я ждал, в напряжении, боясь поднять взгляд, но потом сделал это.
Рядом со мной стоял на коленях отец, на земле.
– Ты уже здесь? – спросил я.
– Твой дед умер, Сет, – сказал, он. Обычным своим голосом зомби-папочки, но он коснулся моей руки, как настоящий отец. – Приехал, чтобы забрать тебя домой.
Хорошо знакомый шум в коридоре гостевого дома известил меня, что вернулись ученики. Один из них, лишь один, остановился у моей двери. Я ждал, затаив дыхание и жалея, что не выключил свет. Но Пенни не постучалась, и, спустя пару секунд, я услышал ее размеренные аккуратные шаги – дальше по коридору, к ее комнате. Я снова был наедине с моими марионетками, моими воспоминаниями и ужасными подозрениями.
Месяц спустя я был в своей простой безликой квартире в Огайо, с телевизором без кабеля, почти пустым сервантом и единственным шкафом, наполненным тетрадями, – канун нового учебного года. Вспоминаю, как пробудился в тревоге, от которой, похоже, до конца не избавился, – ни на мгновение с тех пор, как в последний раз отъезжал от дома деда.
– Я убил его, – сказал я отцу, и он поглядел на меня безо всякого выражения. Я рассказал ему все – про цыгана, про Танцующего Человека, про Путь, про то, о чем я думал.
Мой отец не рассмеялся. Но и не прикоснулся ко мне.
– Это глупо, Сет, – все, что он сказал мне. Некоторое время я так и думал.
Но сегодня я думаю о Рабби Лёве и его големе, создании, которое он наделил подобием жизни. Создании, которое ходило, говорило, мыслило, видело, но не ощущало вкуса. Не ощущало чувств. Я думаю о моем отце, о том, каким он всегда был. Если я прав, то с ним, конечно, было сделано именно это. И я думаю о том, что я лишь выгляжу настоящим, даже для себя самого, когда сравниваю себя с живыми лицами моих учеников.
Возможно, понимаю я, в те последние дни между мной и дедом ничего не произошло. Все могло случиться за годы до моего рождения. Цыган предложил то, что предложил, и мой дед принял это, в результате став тем, кем он был. Должен был быть. Если это правда, то в моем отце и мне нет ничего исключительного. Естественное потомство. Мы просто унаследовали нашу суть и наши пределы, как и все земные создания.
Но я не могу отделаться от мыслей о могилах, которые я увидел в этой летней поездке, о миллионах людей в них. О миллионах, лишенных могил. Тех, кто превратился в дым.
Мне кажется, я наконец это ощущаю. Или всегда чувствовал, только не осознавал. Холокост, прокатившийся по поколениям, будто волна радиации, уничтожает во всех, к кому прикасается, способность верить людям, ощущать радость, влюбляться, верить в любовь, когда видишь ее в других.
«Интересно, какая разница, в конце концов, был ли это мой настоящий дед или дед-голем, созданный цыганом, что выполз из леса в Хелмно?»
Джо Хилл
Маска моего отца
Рассказы Джо Хилла публиковались в журналах «Постскриптумы» (Postscripts), «Подземелье» (Subterranean) «Третья Альтернатива» (The Third Alternative), и «Криминальная волна» (Crimewave) и в антологии «Многоликий Ван Хельсинг». Эти рассказы и несколько новых вошли в превосходный дебютный сборник «Призраки 20-го века» – победитель премии Уильяма Кроуфорда за дебют в жанре «фэнтези», а также премии Брэма Стокера, Всемирной премии фэнтези, премии Международной Гильдии Ужаса и Британской премии фэнтези за лучшую антологию. Его рассказы были также опубликованы в сборниках «Ужасы» и «Лучшие фэнтези и хоррор за год». Его первый роман «Коробка в форме сердца» был опубликован в 2007 году. Ранее он получил награду Братства Рэя Брэдбери и приз А.Е. Коппарда.
Хилл часто пишет о взаимоотношениях родителей и детей, а места, где ему довелось жить, использует в качестве декораций. Его богатое воображение превращает их в странные, зачастую очень жуткие истории. Как в «Маске моего отца» – рассказе, который не выходит у меня из памяти с тех самых пор, как я впервые прочла его.
По дороге на озеро Биг-Кэт мы играли в игру. Ее придумала мама. Когда мы выехали на федеральную трассу и в небе не осталось света, за исключением холодного бледного сияния на западе, она сказала, что за мной гонятся.
– За тобой гонятся карточные люди, – объяснила она, – дамы и короли. Они такие плоские, что могут проскальзывать под закрытыми дверями. Они двигаются нам навстречу, со стороны озера В поисках нашей машины. Хотят перехватить нас. Ты должен прятаться всякий раз, когда покажется встречный транспорт. Мы не можем защитить тебя от них на дороге. Ой, скорее ложись. Вон едет один из них.
Я растянулся на заднем сиденье и смотрел, как по потолку движется свет фар приближающейся машины. Я не знал, подыгрываю ли я маме или просто устроился поудобнее для долгой дороги. Я хандрил Меня пригласил в гости с ночевкой мой друг Люк Редхилл, вечер я надеялся провести за игрой в пинг-понг, а потом до утра смотреть телевизор вместе с Люком, его длинноногой старшей сестрой Джейн и пышноволосой подружкой Джейн – Мелиндой. Но когда я вернулся из школы домой, то обнаружил, что на крыльце стоят чемоданы. Отец загружал их в машину. Только тогда я узнал, что мы едем в домик дедушки на озере Биг-Кэт. Сердиться на родителей за то, что они не предупредили меня о своих планах заранее, я не мог – скорее всего они и сами о них не знали. Это вполне в их стиле – придумать поездку на озеро за обедом У моих родителей не было планов. У них были импульсы и тринадцатилетний сын, и они не видели никаких причин для того, чтобы последний как-то помешал первым.
– Почему вы не можете меня защитить? – спросил я.
Мама ответила:
– Потому что есть вещи, от которых материнская любовь и отцовская храбрость не в силах спасти. И потом, кто мог бы сразиться с ними? Ты ведь знаешь, какие они, эти карточные люди. Всегда ходят с золотыми секирами и серебряными пиками. Ты никогда не обращал внимания на то, как хорошо вооружены старшие карты в колоде?
– Недаром первая карточная игра, в которую учатся играть дети, – это «Война», – вставил отец, небрежно придерживая руль одной рукой. – Вариации вечной темы: метафорические короли сражаются за ограниченные запасы денег и девиц в этом мире.
Мать развернулась на сиденье и посмотрела на меня серьезными, светящимися в темноте глазами.
– У нас проблемы, Джек, – сказала она. – У нас ужасные проблемы.
– Понятно, – кивнул я.
– Это продолжается уже несколько лет. Мы не говорили тебе раньше, потому что не хотели тебя пугать. Но ты должен знать. Ты имеешь право. Мы… э-э… видишь ли… у нас больше нет денег. Виной тому карточные люди. Они вредили нам, губили наши инвестиции, истощали в канцелярских проволочках наш капитал. Они распространяли мерзкие слухи о твоем отце у него на работе. Не стану огорчать тебя подробностями. Они угрожали нам по телефону. Звонили мне, когда я была дома одна, и рассказывали, что они собираются сделать со мной. И с тобой. Со всеми нами.
– Буквально вчера они подсыпали мне что-то в соус из моллюсков. Как же мне было плохо! – добавил отец. – Я думал, что умру. А недавно из химчистки нам вернули одежду в каких-то странных белых пятнах. Это тоже их рук дело.
Мама засмеялась. Говорят, что у собаки есть шесть разновидностей лая, каждый со своим значением: «вот чужак», или «давай играть», или «мне нужно справить нужду». У моей матери имелось несколько разновидностей смеха, и все они имели собственное значение и звучание. Таким смехом, как этот, – заливистым и конвульсивным – она отвечала на грязные шутки, а также на обвинения, когда ее уличали в шалости.