«Нечего на меня так смотреть», – говорила Эду Адамсу Леона (Джун Хейвок), хотя думала совсем наоборот.
От зоопарка тянулась узкая дорожка, по которой местные работники, одетые в хаки, толкали тележки с цветами. По другую сторону дорожки, скрытая высокими вязами и цветочными клумбами, находилась лужайка – кусочек открытого пространства, который, словно тайну, оберегал от посторонних глаз клетки с животными и деревья. Сюда мы ходили только с отцом. Здесь он пытался сделать из меня бейсболиста.
– Да оторви же ты биту от плеч, – требовал отец. – Черт тебя подери, ты хоть раз ударишь по мячу?
Когда я в очередной раз не сумел отбить с его медленной, точно выверенной подачи, отец повернулся, взмахнул рукой и, обратившись к несуществующим зрителям, спросил:
– Скажите мне, чей это ребенок? Вы можете ответить?
Он никогда не расспрашивал меня про Летнюю игровую школу, куда я якобы ходил, а я никогда не рассказывал ему про походы в «Орфеум-Ориентал». Я бы не решился откровенничать с ним так, как теперь со Стэном. «Молодчина Стэнли» рассказывал мне явные небылицы, которые он либо сам сочинил, либо где-то вычитал: о детях, заблудившихся в лесу, о говорящих кошках и серебряных башмаках, наполненных кровью.
В этом мире дети, которых разрезали на куски и похоронили под можжевельником, могли оживать и говорить, а их изуродованные тела вновь становились цельными.
Его истории изобиловали подземными взрывами и скрытно распространявшимися пожарами. Моя память отказывалась их запоминать, исторгала их из себя; чтобы запомниться, они должны были бы повторяться снова и снова. Я не мог вспомнить лицо Стэна. Сомневаюсь, что запоминал хоть что-то из его речей. Пожалуй, только то, что Дин Мартин и Джерри Льюис – такие же парни, как мы. Но одно я помнил: завтра я снова увижу моего самого нового, самого пугающего и невероятно интересного друга.
– В твоем возрасте я только и мечтал поскорее вырасти и играть в профессиональный бейсбол, – продолжал отец. – А ты настолько ленив или труслив, что бита у тебя приросла к плечу. Чё-оорт! Не могу на это больше смотреть.
Он повернулся и быстро пошел к дорожке, чтобы миновать зоопарк и вернуться домой. Я побежал за ним, не забыв подобрать бейсбольный мячик, который из-за меня оказался в кустах.
– Ты хоть раз думал, кем станешь, когда вырастешь? – спрашивал отец, глядя не на меня, а перед собой. – Интересно бы знать, ты вообще как себе жизнь представляешь? Я бы тебе никакой работы не доверил, а к плотницкому инструменту и близко бы не подпустил. По правде говоря, ты даже толком высморкаться не умеешь. Иногда я думаю: может, в родильном отделении этих чертовых детей перепутали?
Я шел за отцом, неся в одной руке бейсбольную биту, а другой придерживая сумку, где лежали бейсбольные рукавицы и мячик.
За обедом мать спросила, нравится ли мне в Летней игровой школе, и я ответил, что очень. Я уже стащил из ящика отцовского гардероба то, о чем меня попросил Стэн, и теперь это лежало у меня в кармане и жгло, словно я сунул туда горящую спичку. Мне хотелось спросить отца: «Неужели это действительно правда, а не выдумка? Почему все правдивое обязательно оказывается таким скверным?» Естественно, я не посмел задавать отцу такие вопросы. Отец ничего не знал о скверных вещах; он видел то, что хотел видеть, или, если особенно постарается, думал, что видит это.
– Сдается мне, однажды он все-таки врежет по мячу как надо. Мальчишке просто нужно потрудиться над своими ударами.
Отец пытался мне улыбнуться. Мне, который однажды все-таки научится лупить по мячу. В отцовском кулаке был зажат нож – он собирался добавить в свой бифштекс кусочек сливочного масла. Меня отец вообще не видел. Он не был львом и не умел переключаться на созерцание того, что находилось у него под носом.
Поздним вечером ко мне пришел Алан Лэдд и присел на корточки возле моей кровати. На нем был аккуратный серый костюм, когда он говорил, пахло гвоздикой.
– С тобой все о'кей, сынок? – спросил он.
Я кивнул.
– Я просто хотел сказать, что мне приятно видеть тебя в кинозале каждый день. Для меня это много значит. Ты помнишь, о чем я тебе рассказывал?
Я понял: это правда. Он рассказывал мне об этих вещах и будет рассказывать снова и снова, как сказку, пока окружающий мир не изменится, потому что я стану смотреть на мир изменившимися глазами. Я почувствовал тошноту. Кинозал вдруг превратился для меня в клетку.
– Ты думаешь о том, о чем я тебе рассказывал?
– Угу.
– Хорошо. А знаешь, что? Я бы не прочь пересесть. Ты тоже?
– Куда?
Он запрокинул голову, и я понял, что он хочет перейти на последний ряд.
– Пошли. Я хочу кое-что тебе показать.
Мы пересели.
Мы довольно долго смотрели фильм с последнего ряда. Кроме нас в зале находились от силы один-два человека. После одиннадцати появились трое бродяг, которые сразу же направились на свои заветные места сбоку. Одного из них – седобородого, в измятой одежде – я видел много раз. Второй – толстяк с мясистым, небритым лицом – тоже был мне знаком. Третьим был диковатого вида молодой парень. Возле бродяг терлось несколько таких парней, которые постепенно становились неотличимыми от них. Все трое начали передавать по кругу плоскую коричневую бутылку. Вскоре я вспомнил этого парня. Как-то утром, усевшись на свое любимое место, я разбудил его, когда он валялся в поперечном проходе, забрызгав кровью ковер.
Но может, я разбудил тогда не этого парня, а Стэна? Они были похожи, как братья-близнецы, хотя, конечно же, братьями не являлись.
– Хочешь глотнуть? – спросил Стэн, вынимая свою бутылку. – Тебе не помешает.
Польщенный тем, что меня сочли взрослым, я храбро взял от него бутылку крепленого вина с красивым названием «Буревестник» и поднес к губам. Хотелось, чтобы оно мне понравилось. Я хотел вместе со Стэном получить от выпивки удовольствие. Однако на вкус вино оказалось отвратительным, и маленький глоток обжег мне рот, горло и кишки.
Я поморщился, а он сказал:
– Не такое уж плохое пойло. Но в мире есть только одно, от чего бывает лучше, чем от любой выпивки.
Он сжал мне бедро.
– Ты знаешь, как я к тебе отношусь. Ты мне понравился сразу же, как только я тебя увидел.
Он наклонился и внимательно посмотрел на меня.
– Ты мне веришь? Ты веришь тому, о чем я тебе рассказываю?
Я сказал, что верю.
– У меня есть доказательство. Я докажу тебе, что все так, как я сказал. Хочешь увидеть мое доказательство?
Когда я промолчал, Стэн наклонился ко мне еще ниже, окутав зловонным запахом «Буревестника».
– Помнишь, я говорил тебе о маленькой штучке, из которой ты писаешь? А помнишь, я еще говорил, что годам к тринадцати она станет у тебя по-настоящему большой? А какие потрясающие ощущения у тебя будут – об этом ты помнишь? Тогда ты должен доверять Стэну, потому что Стэн доверяет тебе.
Он приник к самому моему уху.
– Тогда я расскажу тебе еще один секрет.
Он убрал руку с бедра, взял в нее мою ладонь и опустил себе между ног.
– Чувствуешь?
Я кивнул, но о своих ощущениях смог бы рассказать не больше, чем слепой – о слоне.
Стэн натянуто улыбнулся и взялся за молнию своих брюк. Даже я понимал, что он нервничает. Он полез к себе в штаны, повозился там и вытащил… толстую бледную палку, которая на вид никак не казалась частью человеческого тела. Я перепугался и подумал, что меня сейчас вытошнит. Я быстро перевел взгляд на экран. Невидимые цепи удерживали меня в кресле.