Колвин представил небоскреб высотой в девять миль. Представил, как в холле, самого последнего этажа он вызовет лифт и войдет в кабину с прозрачным полом. Шахта уходит вниз на четыре тысячи шестьсот этажей, и каждый отмечен несколькими галогеновыми лампами. Цепочки параллельных огней делаются все тоньше и теряются в темноте.
Потолок кабины тоже прозрачный. Вскоре после начала спуска Колвин увидит, как лопнули и оборвались лифтовые тросы. Кабина полетит вниз. Он упадет на пол, напрасно хватаясь за стены, которые станут такими же скользкими, как и прозрачный пол Мимо него стремительно понесутся цепочки шахтовых огней, а внизу, в нескольких милях, уже станет различимо дно шахты – пока еще крошечная голубая бетонная площадочка. С каждым пролетаемым футом и ярдом она будет неумолимо увеличиваться в размерах. Колвин знал: ему останется жить около трех минут, прежде чем кабина с громадной силой ударится о дно и расплющится вместе со своим единственным пассажиром. Он будет кричать, выбрасывая слюну, и ее комочки будут плавать в воздухе, падая с той же скоростью… Огни стремительно проносятся мимо, и так же стремительно увеличивается голубой квадрат дна.
Колвин сделал еще глоток, затем поставил рюмку в круглое углубление на широком подлокотнике кресла и снова застучал по клавишам своего калькулятора.
Там, где действует сила гравитации, падающие объекты подчиняются математическим законам – столь же точным, как векторы силы и скорость сгорания кумулятивных зарядов и различных видов твердого топлива, которые Колвин разрабатывал в течение двадцати лет. Но подобно тому, как кислород влияет на скорость горения, так и воздух контролирует скорость падающего тела. Предельная скорость зависит от атмосферного давления, распределения массы и площади поверхности в той же мере, в какой она зависит от гравитации.
Колвин прикрыл веки, будто собирался вздремнуть, и увидел то, что видел каждую ночь, безуспешно пытаясь заснуть… Белое облако, которое разрастается во все стороны. Это похоже на замедленную съемку слоисто-кучевых облаков на фоне синего неба, сделанную под углом и в условиях качки. Красновато-коричневая сердцевина пламени тетраоксида диазота, а внизу – едва видимый кусок носовой части ракеты. Он оторвался вместе с экипажным отсеком. Белые пушистые борозды – инверсия твердотопливного ракетного ускорителя – почти заслоняют его. Даже максимально увеличенные снимки не давали Колвину нужной деталировки. Герметичность экипажного отсека не пострадала: его лишь обожгло с правого бока, где полоснул взбесившийся ракетный ускоритель. Отсек оторвался и полетел вниз, увлекая за собой, словно пуповину и послед, обрывки проводов, кабелей, обломки фюзеляжа. Ранние снимки не показывали многих частей, но Колвин потом видел эти детали собственными глазами и даже трогал их, когда со дна безжалостного голубого океана было поднято все то, что удалось найти. Щербатая металлическая поверхность обломков успела плотно обрасти несколькими слоями крошечных ракушек. Колвин представил себе тьму и холод, ожидавшие в конце «падения с небес» тех, кто превратился в корм для рыбешек.
– Роджер, а где это вы подцепили страх перед полетами? – спросил Стив Кейхилл.
Колвин пожал плечами и допил остававшуюся в рюмке водку.
– Уже и не помню.
Во Вьетнаме ему приходилось летать. (Колвин никогда не называл эту страну жаргонными словечками вроде «Нам» или «место, где пиф-паф» и по-прежнему старался воспринимать ее как территорию, а не как состояние психики.) В то время он уже считался экспертом по кумулятивным зарядам и метательным взрывчатым веществам. Колвин направлялся в долину Бонгсын, в район ее прибрежной полосы. Стоявшие там части южновьетнамской армии получили партию пластичной взрывчатки марки С-4, которая у них почему-то не срабатывала. Колвин летел, чтобы на месте разобраться с этим. Уже на подлете у их вертолета неожиданно вырвало «Иисусову гайку» – основную гайку, крепящую вертолетный пропеллер. Лишившись пропеллера, «Хью» рухнул с высоты двухсот восьмидесяти футов прямо в джунгли, пробив почти стофутовый туннель в густой растительности. На расстоянии десяти футов от земли вертолет, запутавшись в ветвях, остановился и повис вверх тормашками. Крупная ветка, пропоровшая брюхо «Хью», заодно аккуратно проткнула и пилота. Второго пилота ударило о стекло кабины, размозжив ему череп. Стрелка выбросило наружу; падая, он сломал себе шею и позвоночник И на следующий день умер. Колвин отделался вывихом лодыжки.
Когда он снова посмотрел в иллюминатор, самолет пролетал над островом Нантакет. Колвин прикинул высоту. «Восемнадцать тысяч футов. Еще не потолок». Он знал: их крейсерская высота – тридцать две тысячи футов. Много ниже, чем сорок шесть тысяч, особенно при отсутствии вектора вертикальной тяги и слишком сильной зависимости от площади поверхности.
В пятидесятые годы, когда Колвин был мальчишкой, в номере журнала «Нешнл Инквайрер» (того, еще прежнего) он увидел снимок женщины, спрыгнувшей с Эмпайр-стейт-билдинг и приземлившейся на крышу автомобиля. Женщина сидела, беззаботно скрестив ноги, и, похоже, стыдилась дырки на пальце своего нейлонового чулка. От удара крыша машины сплющилась, успев спружинить, словно большая пуховая перина, принимающая очертания спящего человека. Голова женщины выглядела так, словно до этого лежала на мягкой подушке.
Колвин взялся за калькулятор. Женщина, спрыгнувшая с небоскреба, летела до спасительной машины примерно четырнадцать секунд. Тот, кто падает в металлическом ящике с высоты сорока шести тысяч футов, прежде чем удариться о водную поверхность, будет лететь две минуты и сорок пять секунд. Интересно, о чем она думала в эти секунды? А о чем они думали?
«Большинство популярных песен и видеоклипов с рок-музыкой длятся около трех минут, – подумал Колвин. – Хороший отрезок времени: не настолько длинный, чтобы, вызвать скуку, но вполне достаточный, чтобы рассказать историю».
– Мы чертовски рады, что вы с нами, – вторично произнес Билл Монтгомери.
Чуть больше двух лет назад, выйдя из комнаты, где проводилась телеконференция, тот же Билл Монтгомери шепотом спрашивал его:
– Черт вас побери, Роджер! В этом проекте вы с нами или против нас?
Телеконференция чем-то напоминала спиритический сеанс. Ее участники сидели в полутемных комнатах, разделенных сотнями и тысячами миль, и общались с голосами, раздававшимися из ниоткуда.
– Вы знаете, какая у нас сейчас погода, – сказал голос из Космического центра имени Кеннеди. – Что будем делать?
– Мы получили факс со всеми вашими выкладками, – отозвался голос из Космического центра имени Маршалла. – Нам непонятно, почему нужно дергаться из-за такой ничтожной аномалии. Прежде вы уверяли нас, что эта штука – совершенно надежна и безопасна. Помнится, вы говорили, что при желании ее можно чуть ли не ногами пинать вместо мяча.
Фил Макгвайр, главный инженер проекта в команде Колвина, заерзал на стуле. Он забыл, что все места в комнатах телеконференций оборудованы чувствительными микрофонами, и почти закричал:
– Неужели вы до сих пор не поняли? Проблемы как раз и возникают из-за сочетания низких температур и подобия электрической активности в облачном слое. В пяти последних запусках зафиксировано три кратковременных перебоя в кабельных сетях, соединяющих кумулятивные заряды ракетных ускорителей с командными антеннами систем безопасности.
– А эти кратковременные перебои… они укладываются в сертифицированные параметры полета? – спросил голос из Центра имени Кеннеди.
– В общем-то, да, – признался Макгвайр. Судя по голосу, он был готов заплакать. – Но только потому, что мы без конца подписываем разрешения на отклонения от норм и переписываем эти чертовы параметры. У нас на ракетных ускорителях и на подвесных топливных баках стоят кумулятивные заряды с компаундом С-12В. Вроде бы соблюдены все условия безопасности. Но мы действительно не знаем, откуда и почему в их проводке возникали кратковременные потенциалы, хотя никаких сигналов в это время не подавалось. Роджер считает, что линейный кумулятивный заряд в некоторых случаях может провоцировать возникновение потенциала. Возможно, статические разряды возникают из-за свойств компаунда С-12, и это симулирует командный сигнал… Роджер, да скажите вы им!