Приятно наблюдать даже за тем, как она уходит.
– А мне она понравилась, – сказал Макс весело. – Сексуальные губы…
Мира, решив поправить мне маску, произнесла примерно это:
– Молодой писатель жил в вагончике посреди поля. Бесконечное 8осемь (Забыл, как забывать… Теперь я помню вечно.) Бессердечная ос8нь…
Когда он выходил за пределы своего романа, то прогуливался до берега реки, с наслаждением цитируя про себя полёты мёртвых листьев. Деревьев не было на тысячи шагов вокруг (по всей видимости, палая листва попадала сюда с планеты другого фильма).
Никакой живности, никаких людей. Бескрайнее поле одинокого разума.
– Этот пришёл. Весь смеётся… (Писатель то и дело слышал чей-то голос, так что проблем с собеседником у него не возникало.)
Ведро воды (как будто слёзы снега). Постоять на берегу (передышка перед возвращеньем), немного поглядеть твой сон сквозь отражения в реке.
И назад – за работу.
Роман, надо признать, продвигался долго. (Постоянно влезал образ Адского Купидона – демона в маске сварщика с рогами, который всячески отвлекал писателя). Купидон пробовал приварить героев книги друг к другу так, чтобы они даже умирать вместе пытались. В ответ на эту подлость писатель плескал водой в металлическое лицо маски Купидона, чем и спасал неспешное продвижение сюжета (Адский ненавидел воду).
Однажды литературный жилец вагончика, мучимый скукой, попробовал раздвоить свою сущность, но ничего не вышло (снова появился Купидон и бесцеремонно нарушил процесс). Писатель обсудил свою неудачу с голосом невидимого собеседника, после чего лёг спать (а во сне закончил долгий роман).
Никому (кроме него) не понравилась книга. (Он выбросил её в поле.)
Сухие слезинки дождя – и она проросла. Молодой писатель стал заботится о странном растении. Отныне ведро воды делилось на троих: росток, он сам и Купидон. А время дальше шло – Так вырос клён.
Когда была гроза, не молнии боялось дерево, а грома. В такие неспокойные моменты писатель на пару с голосом уговаривали клён укрыться в вагончике (страшась воды с небес Купидон не посмел бы заварить дверь).
У грозаминовала, и клён возвращался на место. В ос8ень.
Из-за «инопланетных» листьев книжное дерево не оставалось облетевшим. Никогда.
Писатель же, смотря твой сон, стал собирать (как зёрнышки) характеры других героев… «к» ни «г», а самая последняя буква…
Через полчаса мы добрались до здания городской библиотеки.
Макс идёт внутрь первым, мы с Мирой следуем за ним. В огромном холле слишком пусто. Прошли по «книжным» этажам и залам – никого…
Мира берёт с ближайшего стеллажа какую-то книгу в белой обложке. Долго листает её, потом ставит на место. Оказывается вся книжка состоит из повторения одной страницы. На всех листах отрывок одного и того же текста.
– Зато легко прослеживается основная мысль, – смеётся Макс.
Мира ради интереса берёт другую белую книгу и принимается читать вслух самую первую страницу:
Блондиночка + Я… Полярные поляны снега.
Мы шагали вне бури и даже не хотели замечать, что она внезапно прошла мимо нас – навсегда… Ледяные осколки (как зубья пилы) торчат из промёрзших деревьев. Спокойное небо, мерцающий снег так похож на бледные листья бумаги. Блондиночка листает свой чёрный блокнот, глядит на часы. Время (обеда) закончилось. В кафе почти никого: пара покойников, священник и я… Она убирает в сумку блокнот и быстро шагает к выходу мимо меня, даже не захотев заметить шикарную фотографию ледяной бури, которая до сих пор висит у меня за спиной… Я встаю со своего места, иду к этой фотке и выключаю изображение в рамке – навсегда(?)
Выйдя из кафе, Блондиночка спешит по коридору к лифтам. Один короткий взгляд в иллюминатор – и ей сразу ясно: дирижабль уже набрал высоту… Скорее в лифт! Она успевает в самый предпоследний момент перед тем, как я чуть было не закрыл двери лёгким нажатием кнопки.
Блондиночка вежливо улыбается, едва посмотрев в мою сторону… Мы очень молча едем на нижний уровень «Туманного Сна» (такое имя дали нашему дирижаблю несколько тысяч лет тому сейчас)…
Только я решился сказать ей хоть что-нибудь – двери лифта открылись. Вот я смотрю, как она (без единого намёка на мысли обо мне) быстро уходит вдаль коридора…
Блондиночка – Я… Мягкий песок океанского пляжа. На ней удобный купальник чёрно-небесного цвета. Она с интересом читает статью о бесследном исчезновении самого старого дирижабля планеты, а склонённые пальмы словно заглядывают ей через плечо, пытаясь узнать – что же там пишут в этой газете…
Чешую и рыбьи внутренности я завернул в газету, покинув свою ещё не обжитую комнатушку, пошёл выбрасывать в мусоропровод (чтоб не копить эту мерзость в помойном ведре)… Блондиночка спускается по лестнице мне навстречу: на ней зелёный дождевик (ведь на улице осень и дождь)… Она неловко задевает меня локтем, беспардонно выбив свёрток из моих рук – фарфоровый букет цветов в виде бутылки дешёвого вина, обёрнутый подарочной бумагой – падает куда-то вниз и разбивается о ступеньки…
Блондиночка +– Я… Огненный смерч палой листвы гаснет на дне весеннего ручейка. Умирающий снег без возврата тает под ласковым солнцем. На деревьях воскреснет листва…
Блондиночка ждёт меня за нашим любимым столиком в полупустом кафе.
Ей не нужны цветы, какие-то подарки… Ей нужен только я – навсегда.
Блондиночка смотрит на весну за окном и с волнением ждёт, когда я приду… Она хочет сказать мне, что любит (очень сильно любит) одного лишь меня, и никто ей больше не нужен…
Она заказывает ещё кофе (а позже ей придётся повторить свой заказ несколько раз)… Потому, что я так и не приду.
Я – мягкий песок океанского пляжа…
Я – огненный смерч палой листвы…
Я – поле полярного снега…
Блондиночка смотрит через весну за окном (и больше не ждёт).
Медленно, но без сожалений, вычеркнув моё имя, она закрывает свой чёрный блокнот…
Ледяные зубы пилы изображение в рамке лифт набрал высоту туманного сна тысяч лет без намёка удобный купальник пытаясь узнать рыбьи внутренности обёрнутый подарочной бумагой гаснет на дне в полупустом кафе…
Блондиночка глядит на часы.
Время закончилось.
Эхо хлопка закрытой обложки.
– Добро пожаловать в нормальный мир, – а это голос Макса.
То есть – всё то же. Мира швыряет книгу в другой конец зала, та бьётся о самую дальнюю полку, задевает другую книгу, и обе они падают вниз, раскрывшись на разных одинаковых страницах.
Теперь мы замечаем, что на каждом стеллаже стоят эти белые близнецы-книги. И все страницы в них, как одна единственная…
Уже на улице нас застаёт летний дождик. Туч почти нет, солнце по-прежнему светит. Идём дальше в глубь города, и дождь заканчивается.
На асфальте у крыльца аптеки лежит пожилой мужчина. Редкие седые волосы спадают на пожелтевший лоб. Потёртый пиджак выгодно дополняет драные брюки. Старик закрыл глаза. Он как-то тяжко дышит.
Неужели умирает…¿
Макс говорит: когда же я в гробу валяться буду?
Посетители аптеки осторожно перешагивают через старика, больше стараясь не испачкаться, чем не навредить. И вот неожиданное спасенье! «Скорая помощь» медленно катится в направлении подыхающего пенсионера. Сейчас они ему помогут…
«Скорая помощь» неспешно проезжает мимо.
Мира робко склоняется над стариком. Вам плохо? Спрашивает она.
Тот просто пьян. Ему хорошо… Он пытается лапнуть Миру за грудь, но девушка вовремя отстраняется.
Со странным ощущеньем неприятной раздвоенности внутри мы уходим и не можем слышать, что говорит старый алкаш нам вдогонку…
Из ближайшего видеомагазина Макс вышел далеко не с пустыми руками.
Он «даром купил» несколько фильмов: «Тариф на лунный свет», «Безумно влюблённые» и «Амели».
– Отличный выбор, – сообщаю я Максу, вынимая из кармана плотно свёрнутый чёрный пакет. Сумка Персея.
– Да… «Амели» специально взял. Всё никак не мог досмотреть…