Ж.-П. Сартру
Я – семьяво мне как в спектре живут семь «я»невыносимых как семь зверейа самый синийсвистит в свирель!а весноймне снитсячто я – восьмой!1962ФЛОРЕНТИЙСКИЕ ФАКЕЛЫЗ. Богуславской
Ко мне является Флоренция,фосфоресцируя домами,и отмыкает, как дворецкий,свои палаццо и туманы.Я знаю их, я их калькировалдля бань, для стадиона в Кировске.Спит Баптистерий – как развитиемоих проектов вытрезвителя.Дитя соцреализма грешное,вбегаю в факельные площади.Ты калька с юности, Флоренция!Брожу по прошлому!Через фасады, амбразуры,как сквозь восковку,восходят судьбы и фигурымоих товарищей московских.Они взирают в интерьерах,меж вьющихся интервьюеров,как ангелы или лакеи,стоят за креслами, глазея.А факелы над чёрным Арноневыносимы —как будто в огненных подфарникахнесутся в прошлое машины!– Ау! – зовут мои обеты,– Ау! – забытые мольберты,и сигареты,и спички сквозь ночные пальцы.– Ау! – сбегаются палаццо,авансы юности опасны —попался?!И между ними мальчик странный,ещё не тронутый эстрадой,с лицом, как белый лист тетрадный,в разинутых подошвах с дратвой, —здравствуй!Он говорит: «Вас не поймёшь,преуспевающий пай-мальчик!Вас заграницы издают.Вас продавщицы узнают.Но почему вы чуть не плакали?И по кому прощально факелынад флорентийскими хоромамилетят свежо и похоронно?!»Я занят. Я его прерву.Осточертели интервью…Сажусь в машину. Дверцы мокры,Флоренция летит назад.И, как червонные семёрки,палаццо в факелах горят.1962ИТАЛЬЯНСКИЙ ГАРАЖБ. Ахмадулиной
Пол – мозаика,как карась.Спит в палаццоночной гараж.Мотоциклы как сарациныили спящие саранчихи.Не Паоло и не Джульетты —дышат потные «шевролеты».Как механики, фрески Джоттоотражаются в их капотах.Реют призраки войн и краж.Что вам снится,ночной гараж?Алебарды?или тираны?или бабыиз ресторана?…Лишь один мотоцикл притих —самый алый из молодых.Что он бодрствует? Завтра – Святки.Завтра он разобьётся всмятку!Апельсины, аплодисменты…Расшибающиеся —бессмертны!Мы родились – не выживать,а спидометры выжимать!..Алый, конченный, жарь! Жарь!Только гонщицу очень жаль…1962BОЗBРАЩЕНИЕ B СИГУЛДУОтшельничаю, берложу,отлёживаюсь в берёзах,лужаечный, можжевельничий,отшельничаю,отшельничаем, нас трое,наш третий всегда на стрёме,позвякивает ошейничком,отшельничаем,мы новые, мы знакомимся,а те, что мы были прежде,как наши пустые одежды,валяются на подоконнике,как странны нам те придурки,далёкие, как при Рюрике(дрались, мельтешили, дулись),какая всё это дурость!А домик наш в три окошечкасквозь холм в лесовых массивахпросвечивает, как косточкапросвечивает сквозь сливу,мы тоже в леса обмакнуты,мы зёрна в зелёной мякоти,притягиваем, как соки,все мысли земли и шорохи,как мелко мы жили, ложно,турбазники сквозь кустарникпройдут, постоят, как лоси,растают,умаялась бегать по лесу,вздремнула, ко мне припавши,и тенью мне в кожу пористуювпиталась, как в промокашку,я весь тобою пропитан,лесами твоими, тропинками,читаю твоё лицо,как лёгкое озерцо,как ты изменилась, милая,как ссадина, след от свитера,но снова, как разминированная, —спасённая? спасительная!ты младше меня? старше!на липы, глаза застлавшие,наука твоя вековаяауканья, кукованья,как утра хрустальны летние,как чисто у речки бисернойдочурка твоя трёхлетняяписает по биссектриске!«Мой милый, теперь не денешься,ни к другу и ни к врагу,тебя за щекой, как денежку,серебряно сберегу»,я думал, мне не вернуться,гроза прошла, не волнуйся,леса твои островныепечаль мою растворили,в нас просеки растворяются,как ночь растворяет день,как окна в сад растворяютсяи всасывают сирень,и это круговращениещемяще, как возвращение…Куда б мы теперь ни выбыли,с просвечивающих холмовнам вслед улетает Сигулда,как связказелёныхшаров!1963ЛАТЫШСКИЙ ЭСКИЗУходят парни от невест.Невесть зачем из отчих месттри парня подались на Запад.Их кто-то выдаёт. Их цапают.41-й год. Привет!«Суд идёт! Десять лет.«Возлюбленный, когда же вернёшься?!четыре тыщи дней – как ноша,четыре тысячи ночейне побывала я ничьей,соседским детям десять лет,прошла война, тебя всё нет,четыре тыщи солнц скатилось,как ты там мучаешься, милый,живой ли ты и невредимый?предела нету для любимой —ополоумевши любя,я, Рута, выдала тебя —из тюрьм приходят иногда,из заграницы – никогда…»…Он бьёт её, с утра напившись.Свистит его костыль над пирсом.О, вопли женщины седой:«Любимый мой! Любимый мой!»1963ДЛИНОНОГОЭто было на взморье синем —в Териоках ли? в Ориноко? —она юное имя носила —Длиноного!Выходила – походка лёгкая,а погодка такая лётная!От земли, как в стволах соки,по ногамподымаютсятоки,ноги праздничные гудят —танцевать,танцевать хотят!Ноги! Дьяволы элегантные,извели тебя хулиганствами!Ты заснёшь – ноги пляшут, пляшут,как сорвавшаяся упряжка.Пляшут даже во время сна.Ты ногами оглушена.Побледневшая, сокрушённая,Вместо водки даёшь крюшоны —Под прилавком сто дьяволяттанцевать,танцевать хотят!«Танцы-шманцы?! – сопит завмаг. —Ах, у женщины ум в ногах».Но не слушает Длиноногофилософского монолога.Как ей хочется повышатьсяна кружке инвентаризации!Ну, а ноги несут сами —к босанове несут, к самбе!Он – приезжий. Чудной, как цуцик.«Потанцуем?»Ноги, ноги, такие умные!Ну а ночи – такие лунные!Длиноного, побойся Бога,сумасшедшая Длиноного!А потом она вздрогнет: «Хватит».Как коня, колени обхватити качается обхватив,под насвистывающий мотив…Что с тобой, моя Длиноного?…Ты – далёко.1963* * *