адные косточкигорели фигуры и кровати,вещи сбросили панцири, обложки, оболочки,над столомкоричнево изгибался чай,сохраняя форму чайника,и так же, сохраняя форму водопроводнойтрубы,по потолку бежала круглая серебряная вода,в соборе Парижской Богомагери шла,как сквозь аквариум,просвечивали люстры и красные кардиналы,архитектура испарилась,и только круглый витраж розетки почему-то парилнад площадью, как знак:«Проезд запрещён»,над Лувром из постаментов, как 16 матрасных пружин,дрожали каркасы статуй,пружины были во всём,всё тикало,о Париж,мир паутинок, антенн и оголённыхпроволочек,как ты дрожишь,как тикаешь мотором гоночным,о сердце под лиловой плёночкой,Париж(на месте грудного кармашка, вертикальная, как рыбка,плыла бритва фирмы «Жиллетт»)!Париж, как ты раним, Париж,под скорлупою ироничности,под откровенностью, граничащейс незащищённостью,Париж,в Париже вы одни всегда,хоть никогда не в одиночестве,и в смехе грусть,как в вишне косточка,Париж – горящая вода,Париж,как ты наоборотен,как бел твой Булонский лес,он юн, как купальщицы,бежали розовые собаки,они смущённо обнюхивались,они могли перелиться одна в другую,как шарики ртути,и некто, голый, как змея,промолвил: «Чернобурка я»,шли люди,на месте отвинченных черепов,как птицы в проволочныхклетках,свистали мысли,монахиню смущали мохнатые мужскиевидения,президент мужского клуба страшился разоблачений(его тайная связь с женой раскрыта,он опозорен),над полисменом ножки реяли,как нимб, в серебряной тарелкеплыл шницель над певцом мансард,в башке ОАСа оголтелойдымился Сартр на сковородке,а Сартр,наш милый Сартр,вдумчив, как кузнечик кроткий,жевал травиночку коктейля,всех этих таинствмудрый дух,в соломинку,как стеклодув,он выдул эти фонари,весь полый город изнутри,и ратуши, и бюшери,как радужные пузыри!Я тормошу его:«Мой Сартр,мой сад, от зим не застеклённый,зачем с такой незащищённостьюшары мгновенныелетят?Как страшно всё обнажено,на волоске от ссадин страшных,их даже воздух жжёт, как рашпиль,мой Сартр!Вдруг всё обречено?!.»Молчит кузнечик на листкес безумной мукой на лице.Било три…Мы с Ольгой сидели в «Обалделой лошади»,в зубах джазиста изгибался звук в формесаксофона,женщина усмехнулась,«Стриптиз так стриптиз», —сказала женщина,и она стала сдирать с себя не платье, нет, —кожу! —как снимают чулки или трикотажныетренировочные костюмы– о! о! —последнее, что я помню, – это белки,бесстрастно-белые, как изоляторы,на страшном, орущем, огненном лице.«…Мой друг, растает ваш гляссе…»Париж. Друзья. Сомкнулись стены.А за окном летят в векахмотоциклисты в белых шлемах,как дьяволы в ночных горшках.1963ОЛЕНЁНОК1«Ольга, опомнитесь! Что с вами, Ольга?…»Это блуждает в крови, как иголка…Ну почему – призадумаюсь только —передо мною судьба твоя, Ольга?Полуфранцуженка, полурусская,с джазом простуженным туфелькой хрусткая,как несуразно в парижских альковах —«Ольга» —как мокрая ветка ольховая!Что натворили когда-то родители!В разных глазах породнили пронзительносмутный витраж нотр-дамской розеткис нашим Блаженным в разводах разэтаких.Бродят, как город разора и оргий,Ольга французская с русскою Ольгой.2Что тебе снится, русская Оля?Около озера рощица, что ли…Помню, ведро по ноге холодило —хоть никогда в тех краях не бродила.Может, в крови моей гены горят?Некатолический вижу обряд,а за калиточкой росно и колко…Как вам живётся, французская Ольга?«Как? О-ля-ля! Мой „Рено“ – как игрушка,плачу по-русски, смеюсь по-французски…Я парижанка. Ночами люблюслушать, щекою прижавшись к рулю».Руки лежат, как в других государствах.Правая бренди берёт, как лекарство.Левая вправлена в псковский браслет,а между ними – тысячи лет.Горе застыло в зрачках удлинённых,о, оленёнок,вмёрзший ногами на двух нелюдимыхи разъезжающихсяльдинах!3Я эту «Ольгу» читал на эстраде.Утром звонок: «Экскюзе, бога ради!Я полурусская… с именем Ольга…Школьница… рыженькая вот только…»Ольга, опомнитесь! Что с вами, Ольга?!..1963ЗАПИСКА Е. ЯНИЦКОЙ, БЫBШЕЙ МАШИНИСТКЕ МАЯКОBСКОГОВам Маяковский что-то должен?Я отдаю.Вы извините – он не дожил.Определяет жизнь моюплатить за Лермонтова, Лоркупо нескончаемому долгу.Наш долг страшен и протяжёнкроваво-красным платежом.Благодарю, отцы и прадеды.Крутись, эпохи колесо…Но кто же за меня заплатит,за всё расплатится, за всё?1963СТАРУХИ КАЗИНОСтарухи,старухи —стоухи,сторуки,мудры по-паучьи,сосут авторучки,старухи в сторонке,как мухи, стооки,их щёки из темигорящи и сухи,колдуют в «системах»,строчат закорюки,волнуются бестии,спрут электрический…О, оргии девственниц!Секс платонический!В них чувственность ноет,как ноги в калеке…Старухи сверхзнойнорубают в рулетку!Их общий любовникразлёгся, разбойник.Вокруг, как хоругви,робеют старухи.Ах, как беззаветноВ них светятся муки!..Свои здесьджульетты,мадонныи шлюхи.Как рыжая страстна!А та – ледяная,а в шляпке из страусакрутит динаму,трепещет вульгарно,ревнует к подруге.Потухли вулканы,шуруйте, старухи.…А с краю, моргая,сияет бабуся:она промоталаневесткиныбусы.1963НЕИЗBЕСТНЫЙ – РЕКBИЕМ B ДBУХ ШАГАХ С ЭПИЛОГОМЛейтенант Неизвестный Эрнст.На тысячи вёрст кругомравнину утюжит смертьогненным утюгом.В атаку взвод не поднять,но родина в радиосеть:«В атаку, – зовёт, – твою мать!»И Эрнст отвечает: «Есть».Но взводик твой землю ест.Он доблестно недвижим.Лейтенант Неизвестный ЭрнстИдетнаступатьодин!И смерть говорит: «Прочь!Ты же один как перст.Против кого ты прёшь?Против громады, Эрнст!Против – миллионопятьсотсорокасемитысячевосемь —сотдвадцатитрёхквадратнокилометрового чудищапротив, —против армии, флота, и угарного сброда, против —культургервышибал, противнационал —социализма, —против!Против глобальных зверств.Ты уже мёртв, сопляк»?…«Ещё бы», – решает Эрнст.И делаетПервый шаг!И Жизнь говорит: «Эрик,живые нужны живым,Качнётся сирень по скверамуж не тебе, а им,не будет —1945, 1949, 1956, 1963 – не будет,и только формула убитого человечества станет —3 823 568 004 + 1,и ты не поступишь в университет,и не перейдёшь на скульптурный,и никогда не поймёшь, что горячий гипс пахнет,как парное молоко,не будет мастерской на Сретенке, которая запираетсяна проволочку,не будет выставки в Манеже,не будет сердечной беседы с Никитой Сергеевичем,и ты не женишься на Анне —не, не, не…не будет ни Нью-Йорка, ни «Древа жизни»(вернее будут, но не для тебя, а для белёсогоМитьки Филина, который не вылез тогда из окопа),а для тебя никогда, ничего —не!не!не!..Лишь мама сползёт у дверис конвертом, в котором смерть,ты понимаешь, Эрик»?!«Ещё бы», – думает Эрнст.Но выше Жизни и Смерти,пронзающее, как свет,нас требует что-то третье, —чем выделен человек.Животные жизнь берут.Лишь люди жизнь отдают.Тревожаще и прожекторно,в отличие от зверей, —способность к самопожертвованиюединственна у людей.Единственная Россия,единственная моя,единственное спасибо,что ты избрала меня.Лейтенант Неизвестный Эрнст,когда окружён бабьём,как ихтиозавр нетрезв,ты пьёшь за моим столом,когда правительства в паникехрипят, что ты слаб в гульбе,я чувствую, как памятникворочается в тебе.Я голову обнажуи вежливо им скажу:«Конечно, вы свежевыбритыи вкус вам не изменял.Но были ли вы убитыза родину наповал?»1964ОЗА