Трифонович протрезвел от такой наглости. Он вытаращил глаза, очумело огляделся, потом, что-то сообразив, усмехнулся. Он встал; его грузная фигура обрела грацию; он взял тарелку с апельсином, на левую руку по-лакейски повесил полотенце и изящно подошёл к тахте.
«Многоуважаемая сударыня, – он назвал женщину по имени и отчеству. – Вы должны быть счастливы, что первый поэт России преподносит Вам апельсин. Закусить».
Вы попались, Александр Трифонович! Едва тарелка коснулась тахты, второй карий глаз лукаво приоткрылся: «Это Вы должны быть счастливы, Александр Трифонович, что Вы преподнесли апельсин первому поэту России. Закусить».
И тут я, давясь от смеха, подаю голос: «А первый поэт России спокойно смотрит на эту пикировку».
Поэт – всегда или первый, или никакой.
БЬЮТ ЖЕНЩИНУБьют женщину. Блестит белок.В машине темень и жара.И бьются ноги в потолок,как белые прожектора!Бьют женщину. Так бьют рабынь.Она в заплаканной красесрывает ручку, как рубильник,выбрасываясь на шоссе!И взвизгивали тормоза.К ней подбегали, тормоша.И волочили, и лупилилицом по лугу и крапиве…Подонок, как он бил подробно,стиляга, Чайльд-Гарольд, битюг!Вонзался в дышащие рёбработинок узкий, как утюг.О, упоенье оккупанта,изыски деревенщины…У поворота на Купавнубьют женщину.Бьют женщину. Веками бьют,бьют юность, бьёт торжественнонабата свадебного гуд,бьют женщину.А от жаровен сквозь уютгорящие затрещины?Не любят – бьют, и любят – бьют,бьют женщину.Но чист её высокий свет,отважный и божественный.Религий – нет, знамений – нет.Есть Женщина!..…Она, как озеро, лежала,стояли очи, как вода,и не ему принадлежала,как просека или звезда,и звёзды по небу стучали,как дождь о чёрное стекло,и, скатываясь, остужалиеё горячее чело.1960ГИТАРАБ. Окуджаве
К нам забредал Булатпод небо наших хижинкостлявый как бурлакон молод был и хищени огненной настурциейробея и наглеягитара как натурщицалежала на коленяхона была смирнейчем в таинстве дикарьи тёмный город в нейгудел и затихала то как в рёве циркався не в своём уме —горящим мотоцикломносилась по стене!мы – дети тех гитаротважных и дрожащихмежду подруг дражайшихневерных как янтарьсреди ночных фигурты губы морщишь едкок ним как бикфордов шнуркрадётся сигаретка1960* * *По мотивам Расула Гамзатова
Если б были чемпионаты,кто в веках по убийствам первый, —ты бы выиграл, Век Двадцатый.Усмехается Век Двадцать Первый.Если б были чемпионаты,кто по лжи и подлостям первый,ты бы выиграл, Век Двадцатый.Усмехается Век Двадцать Первый.Если б были чемпионаты,кто по подвигам первый, —нет нам равных, мой Век Двадцатый!..Безмолвствует Двадцать Первый.1960БАЛЛАДА 41-го ГОДАПартизанам Керченской каменоломни
Рояль вползал в каменоломню.Его тащили на дровак замёрзшим чанам и половням.Он ждал удара топора!Он был без ножек, чёрный ящик,лежал на брюхе и гудел.Он тяжело дышал, как ящер,в пещерном логове людей.А пальцы вспухшие алели.На левой – два, на правой – пять…Онопускалсяна колени,чтобы до клавишей достать.Семь пальцев бывшего завклуба!И, обмороженно-суха,с них, как с разваренного клубня,дымясь, сползала шелуха.Металась пламенем сполошнымих красота, их божество…И было величайшей ложьювсё, что игралось до него!Все отраженья люстр, колонны…Во мне ревёт рояля сталь.И я лежу в каменоломне.И я огромен, как рояль.Я отражаю штолен сажу.Фигуры. Голод. Блеск костра.И, как коронного пассажа,я жду удара топора!1960КРОНЫ И КОРНИНесли не хоронить,несли короновать.Седее, чем гранит,как бронза – красноват,дымясь локомотивом,художник жил,лохмат,ему лопаты былибожественней лампад!его сирень томилась…Как звездопад,в поту,его спина дымиласьбуханкой на поду!..Зияет дом его.Пустые этажи.На даче никого.В России – ни души.Художники уходятБез шапок,будто в храм,в гудящие угодья,к берёзам и дубам.Побеги их – победы.Уход их – как восходк полянам и планетамот ложных позолот.Леса роняют кроны.Но мощно над землёйворочаются корникорявой пятернёй.1960ПРОТИBОСТОЯНИЕ ОЧЕЙТретий месяц её хохот нарочит,третий месяц по ночам она кричит.А над нею, как сиянье, голося,вечерамиразражаютсяглаза!Пол-лица ошеломлённое стекловертикальными озёрами зажгло.…Ты худеешь. Ты не ходишь на завод,ты их слушаешь, как лунный садовод,жизнь и боль твоя, как влага к облакам,поднимается к наполненным зрачкам.Говоришь: «Невыносима синева!И разламывает голова!Кто-то хищный и торжественно-чужойсвет зажёг и поселился на постой…»Ты грустишь – хохочут очи, как маньяк.Говоришь – они к аварии манят.Вместо слёз —иллюминированный взгляд.«Симулирует», – соседи говорят.Ходят люди, как глухие этажи.Над одной горят глаза, как витражи.Сотни женщин их носили до тебя,сколько муки накопили для тебя!Раз в столетиекасаетсялюдейэто Противостояние Очей!..…Возле моря отрешённо и отчаяннобродит женщина, беременна очами.Я под ними не бродил,за них жизнью заплатил.1961МОНОЛОГ БИТНИКАЛежу бухой и эпохальный.Постигаю Мичиган.Как в губке, время набухаетв моих веснушчатых щеках.В лице, лохматом, как берлога,лежат озябшие зрачки.Перебираю, как брелоки,прохожих, огоньки.Ракетодромами гремя,дождями атомными рея,Плевало время на меня,плюю на время!Политика? К чему валандаться!Цивилизация душна.Вхожу, как в воду с аквалангом,в тебя, зелёная душа.Мы – битники. Среди хулымы – как зверёныши, волчата.Скандалы, точно кандалы,за нами с лязгом волочатся.Когда магнитофоны ржут,с опухшим носом скомороха,вы думали – я шут?Я – суд!Я – Страшный суд. Молись, эпоха!1961НОЧНОЙ АЭРОПОРТ B НЬЮ-ЙОРКЕАвтопортрет мой, реторта неона, апостолнебесных ворот —аэропорт!Брезжат дюралевые витражи,точно рентгеновский снимок души.Как это страшно, когда в тебе небо стоитв тлеющих трассах необыкновенных столиц!Каждые суткитебя наполняют, как шлюз,звёздные судьбыгрузчиков, шлюх.В баре, как ангелы, гаснут твои алкоголики,ты им глаголешь!Ты их, прибитых,возвышаешь!Ты им «Прибытье»возвещаешь!* * *Ждут кавалеров, судеб, чемоданов, чудес…Пять «Каравелл»ослепительносядут с небес!Пять полуночниц шасси выпускают устало.Где же шестая?Видно, допрыгалась —блядь, аистёнок, звезда!..Электроплиткамипляшут под ней города.Где она реет,стонет, дурит?И сигареткойв тумане горит?Она прогноз не понимает.Её земля не принимает.* * *Худы прогнозы. И ты в ожидании бури,как в партизаны, уходишь в свои вестибюли.Мощное око взирает в иные мира.Мойщики оконслезят тебя, как мошкара,Звёздный десантник, хрустальное чудище,сладко, досадно быть сыном будущего,где нет дуракови вокзалов-тортов —одни поэты и аэропорты!Стонет в аквариумном стекленебо,приваренное к земле.* * *Аэропорт – озона и солнцааккредитованное посольство!Сто поколенийне смели такого коснуться —преодоленьянесущих конструкций.Вместо каменных истукановстынет стакан синевы —без стакана.Рядом с кассами-теремамион, точно газ,антиматериален!Бруклин – дурак, твердокаменный чёрт.Памятник эры —Аэропорт.1961BСТУПЛЕНИЕОткрывайся, Америка!Эврика!Короную Емельку,открываю, сопя,в Америке – Америку,в себе —себя.Рву кожуру с планеты,сметаю пыль и тлен,спускаюсьв глубьпредмета,как в метрополитен.Там груши – треугольные,ищу в них души голые.Я плод трапециевидныйберу, не чтоб глотать —чтоб стёкла-сердцевинкисияли, как алтарь!Исследуйте, орудуйте,не дуйте в ус,пусть врут, что изумрудный, —он красный, ваш арбуз!Дарвины, Рошалиошибались начисто.Скромность украшает?К чёрту украшательство!Вгрызаюсь, как легавая,врубаюсь, как колун…Художник хулиганит?Балуй,Колумб!По наитиюдую к берегу…ИщешьИндию —найдёшьАмерику!1961BТОРОЕ BСТУПЛЕНИЕОбожаютвой пожар этажей, устремлённыхк окрестностям рая!Я – борзая,узнавшая гон наконец, я – борзая!Я тебя догоню и породу твою распознаю.По базарному днуты, как битница, дуешь, босая!Под брандспойтом шоссе мои уши кружились,как мельницы,по безбожной, бейсбольной,по бензоопасной Америке!Кока-кола. Колокола.Вот нелёгкая занесла!Ты, чертовски дразня, сквозь чертоги вела и задворки,и на женщин глазаотлетали, как будто затворы!Мне на шею с витрин твои вещи дешёвками вешались.Но я душу искал,я турил их, забывши про вежливость.Я спускался в Бродвей, как идут под водой с аквалангом.Синей лампой в подвалеплясала твоя негритянка!Я был рядом почти, но ты зябко ушла от погони.Ты прочти и прости,если что в суматохе не понял…Я на крыше, как гном,над нью-йоркской стою планировкой.На мизинце моёмтвоё солнце – как божья коровка.1961МОТОГОНКИ ПО BЕРТИКАЛЬНОЙ СТЕНЕ