— Доверься мне, батюська, и ничего не бойся, — сказал Чен и на глазах у изумленной публики впился зубами в левый мизинец старика.
— Ааай, что ты творишь, окаянный? — завопил монах. Китаец поднял указательный палец вверх, как бы прося немного подождать. Старик слегка успокоился и через какое-то время почувствовал, что боль отступает от него.
— Уф, а я уже думал, что отмучался на этой земле. Спасибо тебе, Чен. Не зря тебя Господь в нашу обитель привел.
Китаец учтиво поклонился отцу Иоилю.
— Ну что, на чем мы остановились? — продолжил занятие монах, как ни в чем не бывало.
Когда об этих случаях узнал Георгий, то призвал китайца к себе.
— Премного благодарен тебе за спасение жизней наших людей, — сказал он. — Откуда у тебя такие способности и что ты еще умеешь?
— Китайская медицина насчитывает несколько тысяч лет. Мы умеем лечить не только иголками, но еще и надавливанием на разные точки тела, прижиганием, использованием различных даров природы. Я знаю ее лишь немного. Кроме того, что я уже показал, я еще могу лечить отдаленные последствия ран — возвращать подвижность конечностям, бороться со страхами, уменьшать боль при прострелах в спине.
— Полезные качества! Оставайся у нас в Тмутаракани, много добра здешнему люду принесешь. А я похлопочу перед князем, чтобы тебя жалованьем обеспечили. Будешь постигать тайны нашей медицины, а мы у тебя восточной мудрости будем учиться.
Шень Чен недолго сопротивлялся, и вскоре пополнил ряды тмутараканской медицины. Когда из Константинополя вернулся его караван, направляясь в обратный путь в империю Сун, китаец уже прижился в лекарской школе и возвращаться домой отказался.
Однако, вскоре информация о китайце (и особенно о том, что тот за свою работу не берет плату, а значит, и не пополняет школьную казну) дошла до епископа. Ох и взбесился же владыка Лаврентий! Вызвал он к себе грека Георгия и долго ему свое негодование высказывал.
— Не вижу ничего плохого в том, что Чен помощь людям оказывает, — отвечал наставник.
— Так он же язычник! Идолопоклонник! Мало того, он еще и брезгует благодарностью исцеленных им людей! Гнушается христиан!
— То, что он язычник, не велика беда — он же не в храме преподает и лечит, а в отдельной школе — спокойно отвечал Георгий, — А что денег не берет — то его личное дело. Говорит, ему, как буддисту, не нужны земные блага.
— Мы же с тобой земляки, Георгий, ромеи, — заискивающе посмотрел ему в глаза епископ, — неужто ты уже стал прямолинейным, как эти русы-тмутараканцы? Не может быть, чтобы человек был абсолютно честным. Ведь честен только Господь Бог. Пусть этот китаец платит мне небольшую мзду, и я закрою глаза на его вероисповедание. У мусульман, кажется, тоже есть такой обычай — «харадж»: иноверцы платят дань и спокойно живут. Вот и мы предоставим китайцу такую возможность. Так понятно?
— Я подумаю над твоим предложением, владыко! Но мы ведь живем не среди мусульман, а в русском городе. Так что я не обещаю дать на него согласия.
— Это не предложение, а повеление, — взревел Лаврентий. — И если ты этого не понимаешь, то катись отсюда к своим вонючим русам. Не будет тебе больше моего архипастырского благословения!
Георгий стиснул зубы и молча ушел. Он, хоть по происхождению был ромеем, но за эти три года настолько привык к Тмутаракани, что считал ее своей второй родиной, а коллектив лекарской школы — второй семьей. Потому он готов был сражаться за каждого даже с самим епископом. Об этом инциденте он рассказал князю Роману. Роман Святославич со свойственной ему горячностью действовал быстро и опрометчиво.
После литургии князь подошел за благословением к владыке и протянул ему мешочек с монетами.
— Вот возьми, владыко, здесь пять гривен серебром. Надеюсь, достаточно, чтобы удовлетворить твою алчность, и ты своим высочайшим соизволением одобришь, чтобы китаец в лекарской школе мог бесплатно спасать моих подданных, — заявил он во всеуслышанье.
— Что ты такое говоришь, княже? — залепетал Лаврентий, — Мне не нужны твои деньги.
— А что же тогда до меня доходят слухи, что ты, монах-нестяжатель, без денежных подачек и шагу ступить не можешь? Учти, что пора меняться — я не потерплю такого в моем княжестве.
— Да что ты себе позволяешь, юнец! — побагровел от злости епископ. Его маленькие поросячьи глазки налились кровью. Он швырнул мешочек к ногам Романа Святославича. — Ты кого учить вздумал? Да еще в МОЕМ храме!
— Да?! А я-то по простоте душевной полагал, что это — Божий храм, — невинно улыбнувшись, продолжал князь. — И находится он в моем княжестве.