— Не сомневаюсь. — заметил Румпельштильцхен сухо. — Но присутствовать при ваших спорах у меня желания нет.
Дверь автомобиля громко хлопает, ставя точку в их разговоре. Вот и всё. Из него всегда выходил поганый спасатель: кто бы его спас от его собственных демонов.
По дороге от Сансет-парка он умудрился попасть в пробку и последние двадцать километров пути кадиллак с черепашьей скоростью тащился в потоке машин. Полтора часа. Пешком бы вышло быстрее. Пусть спешить Румпельштильцхену было некуда, но вынужденное промедление раздражало и утомляло. Так что к моменту, когда Румпельштильцхен всё-таки добрался до квартиры Бэя, утренний прилив сил сошёл на нет, оставив после себя лишь ощущение липкой усталости.
— Ну, что же, — пробормотал бывший маг, поворачивая ключ в замке, — всё как ты хотел, сынок. Я больше не Тёмный, в мире, где магией даже и не пахнет, доживаю жизнью обычного человека. Только прежним стать не получится, — заключил он и окинул взглядом тёмное, пропылившееся за год помещение. — Никто не может стать прежним, сынок. Так не бывает.
========== 5. ==========
Она просыпается, дрожа от холода поверх покрывала. Идея открыть окна, чтобы избавиться от затхлого запаха, поселившегося в квартире за несколько недель её отсутствия, уже не кажется такой блестящей. Да и отопление она включить забыла. Завернувшись в покрывало, Эмма плетётся на кухню, к газовому вентилю.
Остатки еды в холодильнике покрылись плесенью, на автоответчике 24 неотвеченных сообщения.
Шестнадцать по работе — кому-то она ещё нужна, хотя бы своим клиентам, восемь от Мэри-Маргарет… Откуда она вообще узнала этот номер? Ах, да, Генри. Эмма виновато смотрит на потемневший разряженный мобильник.
Ладно, ей стоит заказать пиццу («Потому что пицца не врёт», — звучит мальчишеский голос из прошлой, позапрошлой жизни), ответить на звонки и надеяться, что когда позвонят в дверь, на лестничной площадке она увидит курьера из доставки, а не слишком прыткого однорукого пирата. Эмма ухмыляется собственным мыслям и в полной мере ощущает себя неблагодарной свиньёй. Потому что Киллиан помог им спасти Генри, там, в Нэверлэнде, где она уже думала, что потеряла сына навсегда. Потому что он «разбудил её», когда её родителям понадобилась помощь. Ну да, сложно было назвать его «совсем бескорыстным», он рассчитывал на награду… Но разве Эмме так уж сложно было хотя бы на один вечер сделать вид, что она поддалась его обаянию? В первый раз, что ли? Только на этот, далеко не первый, раз её что-то останавливало: то ли нежданно-негаданно свалившийся на неё статус принцессы, то ли ощущение, что одного вечера пирату будет мало. То ли страх, что наоборот, добившись своего, Киллиан Джонс отступит, исчезнет из её жизни, как исчезали все прежние кавалеры, вне зависимости от степени их настойчивости. Как глупо — ведь на самом деле пират ей не нужен, даже неприятен. Просто ужасно хочется знать, что она сама хоть кому-то нужна.
Она ставит чайник, и пока он, пыхтя, нагревает воду, подключает телефон к зарядке и звонит Мери-Маргарет (маме?). С мобильного, не с городского. Насколько всё было проще, когда они были подругами, а не семьёй. И насколько лучше было вообще не помнить эту прошлую жизнь.
— Эмма!!! — звенит в трубке встревоженный строгий голос.
— Привет, кхм, — проглатывает она ответное обращение. — Ну, в общем, со мной всё в порядке. У меня тут срочный заказ, так что пришлось сорваться с места. Извини, не успела попрощаться. -
— Как ты можешь так с нами поступать! — упрёк справедлив, ей следовало бы предупредить о своём отъезде, и Эмма спешит оправдаться:
— У меня тут были проблемы со связью. Но сейчас всё налаживается. — Эмма оглядывает кухню, цепляясь взглядом за любимую кружку Генри с символикой «Нью-Йоркских Гигантов»*, пачку с хлопьями его любимых «завтраков», выстроившиеся в ряд на вытяжке игрушки из шоколадных яиц — когда-то он дорожил этой коллекцией, а потом, когда она стала ему ненужной, Эмма поставила их сюда из какой-то странной сентиментальности. Интересно, у Регины Миллз в доме хранится такая же? Где-нибудь в картонной коробке на антресолях — безупречный вкус мадам мэр не позволил бы ей украшать кухню или гостиную пластиковыми героями старых комиксов. Мери-Маргарет торопливо отчитывает её и рассказывает то, что и так ей известно. Зелёное сияние над Сторибруком, пропавшая из камеры предварительного заключения Зелена. Камеры слежения в участке оплавившиеся, точно в огне. — Это я могу объяснить, — вмешивается она в рассказ матери, — глупо было думать, что замки и решётки удержат такую сильную ведьму. — Она ловит себя на том, что в её голосе прорезываются голдовские интонации, и радуется, что Мери-Маргарет не может их распознать. Эмма рассказывает про портал — всё, что знает. И выслушивает новости про расколовшийся кулон Зелины. Только всё это ей уже не слишком интересно. — Генри не пострадал? — спрашивает она и боится услышать ответ.
Глупо, если бы что случилось с её сыном, Мери-Маргарет с этого и начала бы, не тратя время на пустые упрёки. Или нет?
— С ним всё в порядке, — с души падает камень. — Сегодня они с Робином пошли на экскурсию в лес. Робин собирался научить его стрелять из лука. Между прочим, — добавляет Мери-Маргарет ворчливо, — я стреляю ничуть не хуже этих шервудских стрелков. Но мне сейчас не до того. До тебя не могла дозвониться. Румпельштильцхен пропал, Дэвид его обыскался. Да и Капитана Крюка никто не видел со вчерашнего дня.
На заднем плане слышится хныканье маленького Нила.
— Про Крюка ничего не скажу, не знаю, где он бродит, — она хмыкает насмешливо. — А вот Голда видела, — Эмма ставит телефон на громкую связь, чтобы сделать себе кофе. Пару ложек растворимого, сахара побольше, сухие сливки — она тщательно размешивает ингридиенты на дне чашки, заливает получившуюся смесь закипевшей водой и только потом посыпает пенку молотой корицей. — Это он и рассказал мне про портал. Думаю, в ближайшее время Голд не доставит проблем. Его нет в Сторибруке. И он не планировал возвращаться в ближайшее время.
— Можно ли ему верить? — возражает Мери-Маргарет несколько заторможено, тоже, видимо, делает что-то параллельно разговору.
— Не забывай про мою суперспособность, — Эмма прихлёбывает обжигающе горячий кофе и морщится, — Я нутром чую, когда мне врут.
— Румпельштильцхен мастер запутывать следы… Никогда не знаешь, на чьей он стороне.
«Нет никаких сторон. Уже давно», — думает Эмма, но вслух говорит другое:
— Как поживает мой братик?
Мери-Маргарет заметно оживляется и начинает подробное повествование о производителях подгузников, детской присыпке, отрыжке и плохо заживающей пуповине.
— Я не понимаю, — жалуется Мери-Маргарет раздражённо, — одни пишут, что малыша надо купать в кипячёной воде, другие, что достаточно водопроводной, третьи, что в первый месяц купания надо заменить обтираниями. У меня руки опускаются… С тобой я пропустила всё это.
Что ж, Эмма тоже пропустила это с Генри, факты упрямая вещь, что бы не подсказывала ложная память. Ей казалось, что она просто подмывала его в раковине под проточной водой, и, зная себя, Эмма подозревала, что не было в мире такой силы (будь это даже сила материнской любви), которая могла бы заставить её возиться с тазами, ванночками и кипячением воды в промышленных масштабах. Но она не решается ничего советовать. Хотя бы потому, что все её воспоминания — лишь иллюзия. И неизвестно, выжил бы в реальности Генри с такой непутёвой мамашей.
Но, кажется, Мери-Маргарет не нужны ответы: она говорит-говорит-говорит, и вот уже смысл её слов перестаёт доходить до сознания Эммы, окончательно погрузившейся в собственные мысли.
Из оцепенения Эмму выводит неожиданно воцарившееся молчание.
— Что? — переспрашивает она, глядя на экран телефона — значок вызова всё ещё мерцает зелёным цветом.
— Я спросила, когда ты вернёшься?