— К черту! Где моя жена Параша? — отталкивалась собачья морда, ложась на кушетку.
Все как-то примолкли, посматривая в недоумении на странного человека. Потом иностранцы ушли из кабинета. За ними и другие.
— Где Параша, жена моя? — кричала собачья морда, оставшись один.
Хозяин ресторана, метрдотель и половые уговаривали маску, что вот все-с уехали, вам бы тоже с ними, одеться соизволите.
Маска хмуро поднялся с кушетки, надел пиджак, вынул деньги, заплатил по счету и приказал подать шубу.
— Я — Шербаев. Слыхал? — сказал он на ухо хозяину ресторана. — Понял? Нельзя мне маску снять. Нельзя. Понял? Я коммерции советник. Понял? Узнают — что будет! Ты понял или нет?
— Так точно, — говорили кругом, — извольте панталоны надеть-с…
Надевая панталоны, он задумчиво сказал:
— Я в первый раз вот так. Эх, выпить, что ли?.. Садитесь все.
Подняв маску, он выпил залпом шампанское и добавил:
— Дорогие, пейте, не сердитесь на собачью морду… Но расстаться с ней не могу… Так домой к Параше приеду…
Хвостики
Помню я в далекой младости художника Лариона Михайловича Прянишникова, который был моим профессором в Школе живописи в Москве. Он рассказал мне, что, когда еще у нас был в Москве свой дом в Рогожской улице, где он служил у деда моего, Михаила Емельяновича Коровина, в конторе его писцом, мне было тогда только семь лет. Зимой в это время захворала моя мать, позвали доктора, профессора Варвинского. Приехал доктор, такой серьезный, немолодой, приехал на паре вороных, в санях. Лошади покрыты зеленой сеткой. Кучер в бархатном казакине, рукава шелковые, голубые. Доктор открыл меховой полог, вылез из саней, вошел к нам в дом, в переднюю. Серьезный доктор, в золотых очках. Горничная Глаша помогла ему снять шубу, повесила ее на вешалку. Доктор вынул платок, высморкался. Был слышен запах духов. Он посмотрел на меня и сказал:
— Шалун, как тебя звать?
И доктора повели к больной.
— Помнишь? — спросил меня художник Прянишников. — Тебе нравился доктор, что так хорошо от него духами пахнет. И ты все у шубы его что-то вертелся у вешалки. Помнишь? — спросил меня Ларион Михайлович.
— Что-то вспоминаю, — ответил я.
— У него шуба была хорошая; мех такой, норка, что ли? И на меху висели хвостики этого зверька. Много хвостиков. Вот ты, — сказал мне Прянишников, — где-то достал ножницы и хвостики у шубы все отрезал. Унес к себе в комнату, спрятал под подушку. Помнишь? — спросил меня он.
— Помню, что-то было, да, помню, — сказал я.
Доктор-то, когда уехал от нас, тоже по визитам, к другим больным, потом домой к себе, не заметил, что хвостиков нет, а вечером поздно поехал с женой к «Яру», ужинать. Уезжая от «Яра», когда ему подавали шубу, он увидал, что хвостиков нет. Говорит: «Шуба не моя!» Рассердился ужасно. «Где хвостики?! — кричит; шубу переменили!» Доктор такой важный, вся Москва знает. Пришел сам полицмейстер, знакомый доктора, он в это время тоже был у «Яра». Все смотрели шубу, видят, хвостики отрезаны. Рассердился полицмейстер: «Кто! Что!.. Как сметь!!! Да я вас, — кричал полицмейстер, — всех!!!»
Гардеробщики бегают, чуть не плачут. «Чего, — говорят, — знать не знаем, куда хвостики делись и кто их отрезал!»
Мрачнее тучи ехал знаменитый доктор с женой домой.
— Это хитрый, хитрый вор, — успокаивала доктора жена. — Может быть, ты был у Бахрушкиных!
— Был, — говорит доктор.
— Ну вот, я так и знала. Там она, Татьяна Васильевна, ну уж! Она меня… все назло, это она отрезала хвостики, она, она!
— Постой, постой — что ты? Что ты? Татьяна Васильевна? К чему ей? Подумай!
— Нет, она, я знаю, что она! Когда я голубую шляпу себе купила у мадам Дарзанс, она — тоже голубую! Я — черную, она тоже — черную. А я возьми да серую в бисер. Она тоже хотела, искала — ан, такой нет! Вот она, назло! Я от нее крадучись к портнихам еду. Встретит когда меня, такой уж друг, целует и уж вот добрая, а сама всю меня оглядит. Змея! Она это отрезала!
— Что ты! Постой, она кончила институт. С какой стати ей? Не кто-нибудь!
— Ну вот, я так и знала, что вы за нее горой! Нравится вам! Я вижу. Она — святая! С каких это пор?
— Ну, постой, постой, нельзя же так, — волновался доктор.
— Да, да!
И жена, вынув кружевной платочек из муфты, вытирала, вздыхая, слезы.
А я помню, лежа в постели, разбирал хвостики, и мне казалось, что это какие-то маленькие лисички. Я их гладил, и от них пахло духами. Мне нравилось, что эти лисички-хвостики спят со мной. Они около, тут, хорошенькие! В окно была видна зима. Искрился снег, падая у фонаря, на улице. Так хорошо. Думал я, пойду гулять завтра. Выпущу этих лисичек в сад, на снег.