«То было давно… там… в России…»

В торжественной чистоте неба прозвенит радостный крик журавлей, и розовое утро нежно осветит крыльцо дома, оконные ставни, занавески и полотенце над умывальником.

Как бодрит утро весной! Умываешься холодно-душистой водой, и пахнет от нее радостью сада, землей, смородиной. Запахи весны, земли весенней! Какая тайна в них, как любишь ее весной — землю…

* * *

Иду я по бульвару Конвансьон и вспоминаю деревенский мой дом и сад, русскую весну вспоминаю… Под руку меня берет приятель:

— Здравствуйте. Куда?

Я как-то не сразу ответил.

— Домой, — говорю, а про себя думаю: как странно — домой! Да ведь это там — «домой»… там весна, черемуха, соловьи поют.

— А что? — спрашиваю.

— Завтра у нас в землячестве доклад. Непременно приходите.

И опять недоумеваю: в землячестве?..

— А где земля? — говорю. — Как же это? Земли-то и нет… Впрочем, извините. Это я так. Но ведь там у нас запоют скоро соловьи, в России… Земля-то ведь там…

Приятель посмотрел на меня с удивлением:

— Ну, да… Только все это чушь, романсы. Не такое время, не до соловьев… В землячестве у нас доклад будет, а я — оппонентом. Придете, услышите, как Пустославцеву насыплю. Знаете, батенька, до чего он поправел, ну сил нет… Он-то, помните? А теперь ладан, и только. Ах, как люди меняются! К примеру — Юрочка. Ну, вообразите: наш Юрочка, социал-демократ, — кто бы подумал? поет, заливается, что ваши соловьи, а Анфиса ему подпевает. Ну, Марья Григорьевна и говорит: погодите, говорит, я ей такую евразийку покажу, похудеет она у меня.

— Да и сам я меняюсь, — продолжал приятель, — но есть разница. Ведь это не перчатки менять. Главное — принцип! Он внутри, тут, — и приятель ударил себя ладонью в грудь.

— Вот вы знакомы с моей женой. В сущности, она — попросту алексеевка, не новостянка и не возрожденка, отчасти евложенка, а вернее, смирновка… Словом, сложное дело. Понимать надо. Не пустяки ведь, не соловьи ваши. Сам я, — сказать правду, — немножко по левее Александра Григорьича. Верно! Да, кстати, знаете, какая с ним история приключилась?

— Нет, не знаю.

— Нет? Девчонка-то, брюнеточка, ушла от него! Ну и озлился он, прямо рычит. Не подходи. А болгарин рад: «Так, говорит, ему и надо!» А сбежала она с Мишкой. Ловкач — мужчина! Кажется, плехановец, поди — чуть левее меня. Неглупый человек, деловой. Жениться хочет на Карасихе.

— Кто это, — спрашиваю. — Никакого Мишки не припомню…

— Неважно! Слушайте: сидим мы в кафе, а с нами Карасиха. У ней на коленках сумочка кожаная. Мишка с комплиментом: «Какая у вас очаровательная сумочка». А она в ответ: «Что ж, под сумочкой еще лучше…» Я только ахнул, Мишка, тот как рак покраснел. Сверкнул глазами и кричит: «Гарсон, шампанского!» Теперь прямо не отходит от нее. Говорят — женится.

— Как же это, вы только что сказали, что он отбил у Александра Григорьевича… ну — ту…

— Ерунда! Отбил и бросил. Он-то ведь плехановец, а она завзятая антониевка^[239]. Разумеется, разошлись. А Карасиха женщина — класс. За ней профессора бегали, лидеры… Очень умна — сразу видно. Лева немножко, но себя не уронит, знает себе цену. Да помните, мы с нею в ресторане встретились в Ницце?..

Приятель мой говорил все это с такой энергией, и эта энергия была та давняя, знакомая, которая поражала меня и там, раньше… Какая-то ненужная энергия! Она не изменилась, осталась тою же, какою-то особенно бесплодной. К чему она, зачем? И пришло мне как-то сразу в голову: да ведь вот они, бессмертные соловьи наши, неподражаемые репетиловы^[240] заливистые!

* * *

Мы подошли к дому, где я живу. Но как на беду, встретился нам еще один общий знакомый. Решили зайти в кафе. Гарсон подал аперитивы, и новый наш собеседник, сев за стол напротив, очертил перед нами в воздухе круг и сказал:

— Если солнце тут, то земля вертится как? Так? Да? Нет, батенька, в том-то и дело, что не так, а в сторону уходит. Путь ее по эллипсису, а не по кругу. Понимаете? Отсюда ерунда и проистекает. Во-первых — земной шар постепенно холодеет, и вновь ледниковый период близится. Во-вторых — трах, и переворот. И тогда здесь вот, в Париже, получится один полюс, а где-нибудь в Америке — другой. Европа опрокинется в океан, а из океана новый материк выпрет. Понимаете? И все начнется сначала… Нечего сказать, приятная перспектива! Вот что. А вы все о партиях, о России… Не Россия, не Европа, а океан неизвестный. Опять эти ихтиозавры, плезиозавры, мамонты, третичный период, Адам и Ева, Атлантида, Альгамбра^[241] и все такое. Не угодно ли? Жизнь — это фата-моргана. А потому советую: доппель-кюммель^[242] — отличный аперитив. Покуда! А там — фата-моргана, и адье!

239

…я ей такую евразийку покажу… попросту алексеевка… не новостянка… не возрожденка… отчасти евложенка… вернее, смирновка… плехановец… завзятая антониевка… — речь идет о расколе, произошедшем к началу 30-х годов в среде русской эмиграции в вопросах как общественной (философские и политические взгляды), так и внутрицерковной жизни. При этом эмигрантские газеты «Последние новости» и «Возрождение» превратились в арену ожесточенной полемики.

Евразийство — общественно-политическое движение в русской эмиграции 1920-х годов; основано в 1921 г. Н. С. Трубецким, П. Н. Савицким, П. П. Сувчинским (в первоначальной организации евразийского движения принимали также участие Г. В. Флоровский и А. А. Ливен). Основой евразийского движения является идея Евразии — самобытного мира, обусловленного естественными географическими, этническими, языковыми, психологическими особенностями. Московское царство, Российская империя и СССР признавались евразийцами державами, исторически предназначенными объединить евразийское пространство. В конце 20-х годов в евразийстве ведущую роль стали играть П. П. Сувчинский, Л. П. Карсавин, Д. П. Святополк-Мирский, П. Н. Малевский-Малевич, П. С. Арапов и др., деятельность евразийцев становится политически ориентированной и просоветской. В 1929 г. произошел так называемый кламарский раскол, евразийское движение покидают его основатели Н. С. Трубецкой и П. Н. Савицкий. В 1930-е гг. деятельность евразийцев прекращается (Лососий Н. О. Воспоминания: Жизнь и философский путь. М., 2008. С. 383).

Алексеев Николай Николаевич (1879–1964) — философ, правовед, профессор Московского (1917–1918) и Таврического (1918) университетов; эмигрировал в 1920 г.; преподавал в Константинополе, Праге, Берлине; в начале 30-х переехал в Париж. В 1926–1926 гг. — активный участник евразийского движения (см. выше).

Евлогий (в миру Георгиевский Василий Семенович; 1868–1946) — митрополит; с 1920 г. в эмиграции, с 1921 г. — управляющий русскими приходами в Западной Европе. В Париже с 1923 г.; приверженец Московского Патриархата. В 1945 г. написал ходатайство о воссоединении с Московским Патриархатом и получил соответствующий указ с назначением экзархом Московского Патриархата после подписания акта примирения (2 сентября 1945 г., Париж) в присутствии митрополита Николая Крутицкого, однако ответа на просьбу об отпущении под юрисдикцию Московского Патриархата не получил и продолжал считать себя экзархом Константинопольского Патриархата (см.: Нивьер А. Православные священнослужители, богословы и церковные деятели русской эмиграции в Западной и Центральной Европе. 1920–1995: Биографический справочник. М., 2007). Ректор Свято-Сергиевского богословского института в Париже (1925–1946).

Смирнов Иаков Георгиевич (1854–1936) — протопресвитер (с 1931 г.); при митрополите Евлогии — настоятель Александро-Невского собора в Париже (1898–1936); благочинный русских приходов во Франции (1921–1936), а затем Парижа и его окрестностей (1926–1936), председатель епархиального совета (1924–1926).

Плеханов Георгий Валентинович (1856–1918) — политический деятель, философ и теоретик марксизма.

Антоний (в миру Храповицкий Алексей Павлович; 1863–1936) — митрополит, с 1920 г. в эмиграции (в Сербии). Первоиерарх Русской Зарубежной Церкви (Синодальной) (1921–1936). В 1934 г. от Местоблюстителя Патриаршего престола митрополита Сергия (Страгородского) получил запрет в священнослужении, однако законным запрещение не признал и до конца своих дней находился вне канонического общения с Московским Патриархатом.

240

репетиловы — Репетилов — персонаж комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума» (1822–1824), резонер.

241

Альгамбра — архитектурный ансамбль (мечеть, дворец и крепость), возвышающийся над городом Гранада в Андалусии, на юге Испании; одноименный стиль декоративно-прикладного искусства (вазы, ткани, оружие, ювелирные украшения).

242

доппель-кюммель — сладкая анисовая водка с приправами.