В конце июля дружина стянулась в Москву. Однажды в августе Александр назначил свидание Абраму. Он вышел из дома вечером, но вместо того, чтобы идти на Тверскую, по Воздвиженке прошел в Кремль. Только здесь, в крестьянской Москве, в Москве дегтя, поддевок, рогож, чудотворных икон и расстрелянных баррикад, он всем сердцем сознавал, что он русский, что он кровно связан с Россией. На западе, за Пресненскими прудами, в багряно-алых, прощальных лучах торжественно догорало солнце. В прозрачном воздухе звенели крылья стрижей. Александр остановился у Тайницкой башни. Он увидел синюю ленту неширокой, за лето обмелевшей реки, орумяненное зарею Замоскворечье, Нескучный сад и Симонов монастырь – огромную, русскую, живущую многовековой жизнью Москву. «Всероссийское бремя… Террор… – задумался он. – Но почему я?… Почему не Розенштерн, не кто-либо из тех, кто заслужил эту честь, кто доказал, что имеет право?… Господи, почему умер Андрюша?… Он бы мог, он бы меня научил… Где взять мужество? Где взять уменье?… Я обязан убить. Кого убить? На кого поднять руку?… А если снова разгром?… Если снова незабываемый стыд?» Смеркалось. Кремль был пустынен, и у ворот его равнодушно, как океан, роптала Москва. Здесь, у белых Кремлевских стен, перед Успенским собором, в двух шагах от усыпальницы русских царей, Александр почувствовал колебание. Но он понял, что ему, и партии, и народу нужна эта кровь, – что только ею увенчается революция, только ею спасется Россия. Ему казалось, что справедливо и хорошо, если именно он, офицер российского флота, сделавший японский поход, нанесет последний удар, – отомстит за Порт-Артур и Цусиму, – если именно он, ценою собственной жизни, сумеет завершить революцию. «Желябов и Пестель, – радостно думал он, – декабристы и народная воля… И великая, освобожденная мною Россия…» На Кремлевской набережной, внизу, звездочками зажглись огни, и за Нескучным быстро темнело небо. Он, волнуясь, вышел на Красную площадь и мимо Лобного места спустился в Александровский сад. Шептались березы. Александр вздрогнул: кто-то маленький, тощий, с закрученными усами, в упор смотрел на него. «Тутушкин», – вспомнил он и ускорил шаги. Но Тутушкин кивнул головою. Александр, нахмурившись, подавляя неприятное чувство, пошел вслед за ним.
– Что тебе надо?
– Здравствуйте, Александр Николаевич… Смею побеспокоить… Кажется, нет никого?…
Александр пожал брезгливо плечами. Таинственный закоулок, укромный блеск фонарей, шептанье Тутушкина и его филерский картуз напомнили Берга, Машу Охранную и незаслуженный, недавно пережитый позор. «Из тех рыбаков, что из кармана удят», – с отвращением подумал он, и холодно повторил:
– Что надо?
– Опасаюсь на улице, Александр Николаевич… Наших, положим, не видно, да долго ли до греха?… Соблаговолите зайти в пивную. Дело есть…
Через пять минут они сидели в пивной. Тутушкин, низко наклоняясь к столу, скороговоркой говорил Александру:
– Искал я вас, Александр Николаевич, давно… Случая не было-с… Положим, адрес нам, конечно, известен…
– Адрес?
– Да-с, адрес… Гостиница «Метрополь»?… Ну, однако, я, конечно, поопасался. Хотя временно сокращено наблюдение, чтобы, извините, не испугать, а все-таки швейцар, лакеи, то-се…
Александр слушал и не верил ушам. Ему казалось, что Тутушкин смеется, что он нарочно обманывает его. Помолчав, он тихо сказал:
– Ты врешь… Откуда ты знаешь?…
– Вру?… Я уже докладывал вам, мы все знаем… Дозвольте вам объяснить… Воля ваша… Вы можете сомневаться… Только я вот по совести… Честное слово… Ведь сам на волосочке вишу… Единственно из расположения к вашей особе… Я и брата вашего, покойного Андрея Николаевича – царство ему небесное, – знал… Припомните господина доктора Берга… Кто осветил? Я… Дмитрий Тутушкин… И теперь я вот, значит, командирован с летучим отрядом на предмет наблюдения за вами…