Где-то очень близко, в кустах робко защебетала птица. Солнце уж не горело над головой, а ушло за березы. Поперек скамьи легла синеватая тень. «За землю и волю, – со злобой повторил Александр. – Все они за землю и волю…» Он теперь был уверен, что Свистков обманывает его. Это жуткое подозрение было так сильно, что он едва не высказал его вслух. Но, превозмогая себя, он ничего не сказал. Колька перевалился на другой бок и, посмеиваясь и опираясь рукой о траву, заговорил простодушно:
– А вот я бежал так бежал… это не дырку сверлить… Ей-богу, комедия!..
– И ты тоже бежал?
– Сподобился… Очень просто… Поймали меня в Нижнем, честь честью… Ну, привели… Сидит господин начальник грозный-прегрозный, морду хмурит, ногами стучит. «Как фамилия?…» Молчу. «Как фамилья?…» Молчу. «Будешь отвечать?…» – «Не буду». – «Увести!» Увели… Ведут по улице двое солдат. Вечер был. Гляжу, – направо переулочек под горку, крутой… Я подумал-подумал. Эх, была не была… Печка-лавочка… Где наше не пропадало?… Плевать… Все равно не сносить головы… Солдаты вот вроде него, – он кивнул на Свисткова, – не люди, а монументы… Я, Господи благослови, – кубарем вниз. Слышу, палят… Однако темно… На прицел – шалишь – изловить невозможно… Я через забор и со всех ног – бегом… Бежал, бежал, даже запыхался… Ей-богу – правда… Амур-могила… Шабаш!..
– А за что ты был арестован?
– А это еще при Владимире Ивановиче было… За экс.
– Один ты был арестован?
– Один.
– А куда бежал?
– Назад в дружину бежал…
«Как мне не стыдно? – опомнился Александр. – Ведь они оба работали, не щадили себя, каждый день рисковали жизнью… Оба чудом спаслись, оба бежали… Как я смею их заподозрить?… Но кто же тогда провокатор? Ведь не Анна? Не Ваня? Не Розенштерн?…» Колька встал и, засунув руки в карманы, лукаво посмотрел на него, точно хотел показать, что видит тягостные сомненья и не удивляется им.
– А что ты в дружине делал?
– Что я делал? Ах-ха!.. Чего я не делал, – этак-то лучше спросите… Всем был, все видел, все пережил, вполне довольно, можно сказать, по белу свету болтался… И на заводе молотобойцем был, и быков в Самарской степи пас, и босяком на улице ночевал. А после смерти товарища Фрезе я вот как пень… Как гриб под березою… И нет никого… Не домой же идти… А дома у нас на Урале – благодать: ключи холодные, озера глубокие, леса дремучие, луга поемные… Не житье, а рай… Только не по делам в раю жить… Ха-ха-ха… – засмеялся он своим раскатистым смехом.
Александр нахмурился еще более. Он понял, что словесные изыскания не ведут ни к чему и что из длинного разговора он ничего не узнал. Колька был так весел и так здоров, так заразителен был его смех, так задорно блестели глаза, что он опять невольно почувствовал стыд. «Такой не лжет… Не может солгать… Рубаха-парень», – решил он в душе.
– А ты пьешь?
– Я-то? – без запинки ответил Колька, – я не святой…
– Пить да гулять, добра наживать… – Его лицо неожиданно потемнело. Он помолчал и запел во весь голос:
Прощай моя Одесса,Прощай мой карантин,Теперь меня ссылаютНа остров Сахалин…Две пары портянок,Две пары котов,Кандалы наденут, —И в путь я готов…Он пел заунывно, как поют крестьяне, и, пока он пел, Александр не отрывал от него глаз. «Как я мог его заподозрить? – с тоской думал он. – Но если не Свистков и не Колька, то кто же? Да и есть ли у нас провокатор?… А вдруг Тутушкин солгал?»
Солнце почти зашло, но все еще было жарко и неумолчно трещали птицы. Сокольники опустели. Александр медленно шел по направлению к Москве и думал о том, как легко оклеветать невинного человека.
XIV
Прошла неделя. Розенштерн по партийным делам уехал на юг. Александр, теряясь в догадках, в глубине души готовый поверить, что Тутушкин солгал, после долгого размышления решил посоветоваться с дружиной. Он ясно видел двусмысленность этого шага, надеялся, что при ответственном разговоре ему удастся наконец «раскрыть» провокацию. Совещание было назначено на Арбате, у Анны, в меблированных комнатах «Керчь». Анна, храня динамит, снимала просторную, по-барски убранную квартиру, с отдельным входом со стороны Поварской. Раздеваясь в тесной, заваленной сундуками прихожей, Александр услышал заносчивые слова:
– Мужички?… Ах, бедные господа голодающие крестьяне? – смеялся Колька-Босяк. – Многострадальный русский народ?… Чепуха, и ничего больше… Достаточно я этого народу перевидал! Вполне достаточно!.. Покорно благодарю: сытым сытехонек, ежели желаете знать. Мужик напьется – с барином подерется, проспится – свиньи боится… Куда едете, православные?… «Сечься, батюшка, сечься…» – передразнивая крестьян, захныкал он жалобным голосом. – И едут. Скрипят на вислоухих клячонках… По первопутку… Ха-ха-ха! Вот крест святой, – едут… Рабы. С ними делай что хочешь… Вон Луженовский, – с кашей ел, масло пахтал… Что же? Разве они, господа крестьяне, убили его?… Все стерпят. Христос терпел и нам велел… Гужееды проклятые!..