— Мастер Хоо, я люблю вас.
…Наверно, это всё же страшнее.
Братик Рёмен говорил, что любовь — это идеальная симфония тел, которую смертные почему-то превозносят. Но тогда в жёстких глазах Ичиго я увидел что-то другое.
Признание, на которое я ответил предложением заняться этой самой любовью, ничего не изменило. То, чем, по мнению Сукуны, удовлетворяли смертные свою жажду взаимности, только больше расстроило Ичиго. Все его поцелуи были солёными. Дальше них мы не зашли. Стоило мне попытаться избавить его от одежды, как он решительно отстранился и ушёл прочь.
— Что это значило, братик Рёмен?
— Это тот редкий случай, когда человек искренне любит. Ему нужно не твоё тело, а душа.
Ичиго какое-то время не приходил ко мне. Потом появился снова. Продолжил учиться каллиграфии. Я перестал ругать его за неаккуратные повороты линий, потому что знал, что в эти моменты он исподтишка разглядывает мой профиль.
Я думал, на этом история любви кончилась. Пока однажды Сукуна не решил пошутить.
Мы тренировались вместе. Я сражался с Рёменом, Ичиго — с одним из его последователей. Ничего особенного, обычная практика боя. В котором я всегда был очень и очень плох. Сукуна же мастерски орудовал катаной, один за другим наносил сокрушительные удары и явно красовался перед своими учениками. В разгаре поединка я не заметил, как Рёмен воткнул острие своего меча в моё бедро. Да и на алой ткани кровь проявилась не сразу. Но боль всё же пришла, заставив меня упасть на колени. Рёмен вонзил сталь мне в плечо, перерезая кость ключицы пополам.
Пару раз до этого я позволял Сукуне убивать меня оружием, потому что в магическом бою он ни разу не сумел со мной справиться. Мне было несложно немного потешить его самолюбие, а обратной техники обычно хватало, чтобы воскреснуть, не меняя тела.
И тогда я тоже покорно упал на спину, ожидая смертельного удара в грудь. Закрыл глаза, свыкаясь с болью.
Сверху легла тяжесть чужого тела. Я увидел перед собой испуганные угольки глаз Ичиго, сгрёбшего меня в объятия. Груди коснулся самый кончик лезвия — значит, через Ичиго он прошёл насквозь.
Никогда не умел контролировать время, но в тот момент оно остановилось для меня. Я видел, как страх сменяется во взгляде Ичиго светлой радостью. Как за минуту до смерти приходит понимание того, что он успел, он смог, он спас меня. Его лицо было так близко, что я услышал, как вместе с последним глотком воздуха он втягивает тоненькое «люблю» — наверно, чтобы забрать его туда, куда уходят мёртвые, и нести его перед собой как фонарь, разгоняя жадных тёмных духов.
Капельки крови из его рта падали мне на щёки и подбородок. Становились красными слезинками, заменяя те, которые я не мог пролить. Потому что не понимал. Жизнь — великое сокровище молодого самурая. Она сулила ему подвиги, богатства и приключения. Обещала красавицу-жену, службу императорской семье и большой дом в столице. Все блага смертной жизни ждали Ичиго впереди, но он сошёл с дороги, чтобы спасти того, кто не смог бы дать ему и искреннего поцелуя. Так глупо, безрассудно, не раздумывая ни секунды. Нелепо. Такая она, любовь?
— Хоо, — захлёбываясь безумным смехом, закричал Рёмен. — Посмотри! Какой дурак! Настоящий идиот! Он умер! Умер за тебя!
Сукуна держался за живот, согнувшись от хохота пополам. От эмоций его тело вернулось в истинную форму, которую он обычно скрывал на людях. Оба его лица содрогались в жутких спазмах.
Я уложил голову Ичиго себе на плечо так, чтобы не видеть пустых глаз. Впереди осталось только ясное синее небо.
— Слушай, Сукуна, а ты сможешь действительно убить меня?
***
— У Рёмена не получилось подарить мне смерть. Постарались твои предки, заточившие меня в пустоте каким-то особым проклятым предметом. Скорее всего, после моего пробуждения он просто исчез.
Говорю это и смотрю в мутные глаза одного из трупов. Лучше так, чем в тёмную маску.
— И, по-твоему, это хороший пример любви? Хотел бы потерять всё, что у тебя есть, из-за другого человека?
— Для начала я хотел бы обрести то, что страшно терять.
По тихому шороху понимаю, что Сатору опустил повязку вниз. Оборачиваюсь к нему. Он снова серьёзен. Мне интересно, любил ли когда-нибудь он и что ему принесли эти чувства, но спрашивать не стану. Кто знает, может, в ответ на такой вопрос он решит отшутиться, и всё очарование его задумчивого лица исчезнет. Мне нравится морщинка на лбу и напряжённо вскинутый подбородок. Хочется поймать за юркий хвост хотя бы одну из тысяч мыслей, что бесконечной чередой проносятся в удивительных глазах.
— А говорил, что не любишь боль, — пожимает плечами Годжо. — Боль от потери — самая сильная.
— Думаю, мне хватит сил защитить то, что люблю.
Мы выходим на свежий воздух, и я жадно наполняю им лёгкие. Несколько поспешное решение. Кажется, где-то за углом общественный туалет. Жду от Сатору какой-нибудь шутки про местный колоритный аромат, но он молчит.
Он молчит всю дорогу до школы. Молчит, когда я тащу к нему в комнату свою ортопедическую подушку и ставлю на тумбу диффузор с запахом чешского пряника. Когда я гуглю, что такое Чехия и где она находится. Когда шумно удивляюсь тому, как прогнулись римляне, отдав такие куски своих территорий под страны с непонятными названиями и странными сладостями. Когда нахожусь в полном культурном шоке от того, что римлян больше нет. Ну как можно было узнать про дреды из войлока, но упустить из виду распад Римской Империи?!
Только когда я собираюсь включить следующую серию сериала, Сатору обращается ко мне:
— Хоо, я не смогу выполнить свою часть договора. Не смогу сделать так, чтобы ты полюбил меня.
Комментарий к Дела давно минувших лет
Больше об Ичиго от Noir_Belmont: https://ficbook.net/readfic/10530457
========== Нежность, которая причиняет боль ==========
—…Не смогу сделать так, чтобы ты полюбил меня.
Подо мной открылась чёрная дыра. Я лечу вниз со скоростью света. Мимо проносятся осколки мыслей, застрявшие между неведением и дном, где на камнях, о которые я разобьюсь, высечена фраза Годжо.
Я так и думал.
Обманщик!
Нельзя доверять магам.
Это нечестно!
Теперь я беззащитен, как ребёнок.
Надежды нет.
Пожалуйста, дайте мне умереть.
Было бы неплохо как-то успокоиться — падать гордо и молча, выдавив из себя невозмутимое выражение лица. Сатору наверняка и так подозревает, с какой силой меня размажет о непоколебимый гранит его слов. Лучше не дать ему лицезреть кишки и кровь.
Но мне, блять, всю душу сводит адским спазмом.
— Я свяжусь с коллегами из школы в Киото. Попрошу их приютить тебя. Нет смысла больше оставаться здесь.
Сатору стоит спиной ко мне, и я не могу увидеть его ублюдское лицо. Он всё ещё серьёзен? Или опять нацепил беззаботную маску клоуна?
Хочу выть, кататься по полу и раздирать кожу ногтями. Слова Годжо ранили так неожиданно сильно, что я и не знаю, как справиться с этой болью. Она перемалывает мне кости, плавит в первобытной ярости мозг, закрывает алой тряпкой глаза.
— В каждой школе по проклятию, так? — давлюсь я голосом, который похож на треск дерева перед тем, как его охватит пламя. — Здорово придумано. Вот только пока ты здесь носишься с Сукуной, там меня превратят в подопытную мышь, как только узнают, кто я.
— Ты ведь хочешь умереть.
Срываюсь с места и рывком разворачиваю к себе Сатору.
Дай мне увидеть свои глаза.
Почему я упорно не верю в то, что ты можешь быть таким жестоким? Почему я выдумываю тебе оправдания? Что хочу найти в твоём взгляде?
Это ведь ожидаемо: хитрый маг связывает наивного демона контрактом, который под угрозой вечных ужасающих мучений запрещает ему вредить всему живому, после чего шаман отказывается от своей части, потому что её выполнение не ограничено никакими сроками, и отдаёт обманутое проклятие в лапы своих более прямолинейных коллег. Они пытают и истязают дурачка, изучая его природу, а потом бросают в каком-нибудь подвале. Маг, заключивший контракт, иногда наведывается с цветами и коробкой конфет — отличная отмазка для незамысловатых уз контракта, вроде «я же пытаюсь, вот, даже чмокну его во впалую щёку, поглажу по слипшимся от крови волосам».