Это ты задумал, Сатору Годжо?
Он всё ещё серьёзен. Его глаза — два кусочка зимнего неба в обрамлении белых ресниц — тёмные, будто надвигается гроза. Мне страшно. Я ничего не понимаю.
— Думаешь, замучают меня до смерти?
Отчётливо слышу в собственном голосе нотки ненавистного безумия.
— Это из-за того, что я проклятие? Или потому что я рассказал про…
— Хоо, хватит, это не так, — отводит глаза Сатору.
Меня уже не остановить. Да, спасибо, обманщик из Годжо, теперь я, наконец, чувствую. Но не любовь, а ярость, ненависть, отчаяние, толкающее на неожиданные поступки.
— Ты рано сдаёшься, ублюдок, — выплёвываю ему в лицо.
Рукой разрываю на себе идиотскую белую куртку, хватаю его за воротник чёрной.
— Давай, испробуй все способы. Все ваши дешёвые человеческие уловки. Ты ведь наверняка расстроился, что, даже почти переспав с Ичиго, я ничего не почувствовал. Это ведь было твоим козырем? Беспроигрышным вариантом? — рычу я.
— Хоо… — кривит губы Сатору.
Небо в глазах проясняется. Чувствую, как мне в грудь ударяет ответная волна его гнева. Уже лучше, Годжо, такие эмоции я в состоянии понять.
Его пальцы сдавливают моё горло. Я всё ещё пытаюсь что-то кричать, но вырываются судорожные хрипы. Кадык вот-вот продавит шейные позвонки. Мне больно. Так больно, Годжо.
— Этого хочешь, да? — скалится Сатору.
Его зрачки и радужная оболочка сжимаются до размеров точки на белом глазном яблоке. Он подаётся вперёд, роняет меня на пол, дожимая истерзанное горло жестоким толчком руки. Выглядит совершенно безумным.
— Да, награди себя за то, что терпел меня так долго, — хриплю я без особой уверенности в том, что звуки, вырывающиеся из моей гортани, похожи на слова.
У меня темнеет в глазах от недостатка кислорода и жгучей боли в шее. Вижу только две сияющие капельки на месте ослепительных глаз Сатору. Что ж, отличная подготовка к поездке в Киото. Уверен, там меня ещё не раз попытаются удушить или лишить возможности дышать другими, менее сексуальными, способами. От этих мыслей подкатывают слёзы. Сука, почему так несправедливо…
Годжо наклоняется ко мне и целует. Требовательно ловлю ту порцию воздуха, которую мне приносят его губы. Он позволяет ей проникнуть в лёгкие, ослабив хватку. Проталкивает молекулы кислорода своим языком, запечатывает им выход горячим ртом. Целует остервенело; у меня натягиваются и ноют уголки губ. Сводит челюсть. Сатору безжалостно стискивает тупые широкие края центральных резцов на моей припухшей от поцелуя губе. Мне чудится от боли, или я действительно слышу звук, с которым лопается слизистая, впрыскивая в рот порцию солёной крови. Сатору, тоже ощутив навязчивый металлический вкус, отрывается от меня. Его подбородок в моей крови.
— Кровь демона не отдаёт гнилью? — бравирую я, надеясь, что в темноте он не заметит мою дрожь.
Не знаю, в чём её истинная причина. Ведь кроме страха перед новой порцией боли, я чувствую, как натягивается ткань моих вроде бы свободных брюк. Безумный Годжо с распахнутым воротом неизменной чёрной куртки эротичен как дьявол. Или это моё отвыкшее от эмоциональных нагрузок тело так странно реагирует на напряжённую атмосферу вокруг. Не справляясь со стрессом и отчаянием, перерабатывает их во влечение.
Сатору протискивает руку между моей головой и полом, стягивая тонкую паутинку волос. Он цепляет их пальцами, запутывая и разрывая неаккуратными движениями. Тянет вниз — так, что мне не остаётся ничего, кроме как вскинуть голову, приоткрыв окровавленный рот.
— Заткнись, — цедит Годжо сквозь стиснутые зубы. — Займи свою пасть чем-нибудь другим.
С этими словами он проталкивает пальцы между моими губами. Разводит, задевая лопнувшие уголки, прижимает язык к нижнему нёбу.
— Хочешь вместо них мой член?
Насмешливый тон бьёт меня наотмашь. Сатору чувствует внутренней частью своих бёдер мой стояк, видит желание в тёмных глазах и читает его в языке моих развратных движений. Всё происходящее сейчас сплошная издёвка, плевок в лицо. И тело предаёт меня, страстно отвечая на провокацию.
Да, я хочу твой член, Сатору. Хочу дойти с тобой до конца.
Сильнее сжав запутанные волосы, Годжо заставляет меня подняться и сесть между его расставленными коленями. Мокрыми от слюны и крови пальцами проводит по торсу. Ловко, при помощи одной руки, расстёгивает пуговицу на моих брюках. Теперь член чувствует себя свободнее, отодвигая головкой резинку белья.
Думаю, что я гадкий и грязный из-за того, как сильно жду прикосновений Сатору. Хочу получить от него столько, сколько смогу вынести, прежде чем буду отправлен за сотни километров отсюда. Хочу сквозь горечь распробовать что-то сладкое в этом предательстве.
— И чего ты ждёшь? — шипит Годжо рядом с моим ухом.
Дрожащими руками я расстёгиваю его штаны. У него тоже стоит.
— Обхвати их вместе, — приказывает Сатору.
Я зачарован обжигающим дыханием. Близостью губ и безжалостных клыков к моей шее. Сатору чертит кончиком языка дорожку — от середины и выше, прикусывая мочку. Тихонько скулю. Тянусь к его члену, но уже не могу справиться с дрожью. Слёзы подступают к глазам, путаются в ресницах. Одна капелька всё-таки срывается с подбородка и летит вниз. Мои плечи поднимаются и тут же падают.
Сатору отстраняется, обхватывает моё лицо двумя руками. Смотрит на меня так, будто видит впервые. Пронзительная яркость его глаз уже не режет меня острой льдинкой. Что-то растаяло внутри, теперь я снова смотрю в отражение неба на водной глади.
— Хоо, ты… — начинает Годжо.
Это тихое и неловкое начало — последняя капля.
— Не смей! — взрываюсь я, вскакивая на ноги. — Не смей, блять, меня жалеть!
Застёгиваю брюки, хватаю рубашку, висящую на зеркале. Тут везде раскиданы мои ёбаные вещи. Я пинаю их, смахиваю рукой ноутбук с кровати, рыдаю взахлёб.
Годжо пытается поймать меня за руку. Его силуэт смазывается в тёмное пятно с серебряной шапкой волос. Я же — настоящий ураган. Не знаю, как остановить стихийные, хаотичные движения.
— Отъебись!
Залезаю по локоть в чёрные липкие нити судеб. «Вроде гей-бар, а вискарь здесь что надо». Сойдёт. Хватаюсь за найденную, перемещаясь к этому человеку.
— Бармен, повтори, пож… Ой.
Мужчина в очках смотрит на меня с суеверным ужасом в глазах. Вытираю кровь с губ тыльной стороной ладони и накидываю на плечи рубашку.
— Чего уставился? Я думал, сегодня тематическая вечеринка.
— А, понял, — ошарашенно кивает он.
Вокруг людно. Играет музыка. Темно.
— Может, тебя угостить? — готов реабилитироваться мужчина.
— Да, водкой, — киваю я, опускаясь на барный стул.
***
Хоо получилось вернуть под утро. Никогда стены Токийской столичной магическо-технической школы не видели настолько мёртвых тел. Даже в морге Иэйри Сёко неудачливые ассистенты и маги выглядят куда более «живыми», чем то, что сейчас, едва перебирая заплетающимися ногами, тащится по двору ко входу.
То, что Хоо вообще может передвигаться, является исключительной заслугой Сатору Годжо, которую позже обязательно приравняют к победе над проклятиями особых рангов. Потому что Хоо не просто не способен идти — тут бы дело решилось легко: закинуть на спину, как мешок с говном, и спокойненько доставить до комнаты — нет, напротив, он рьяно рвётся перебирать ногами. Кажется, будто эти его конечности, обтянутые мокрыми от виски (а может, и не только от него…) штанами, полностью лишены костей. Ножки гнутся невообразимыми углами, выдавая бодрые присядки и «ковырялочки», очень подходящие под залихватский румянец проклятия и пару литров водки в желудке. Но Хоо продолжает пытаться идти, отпихивая от себя Годжо. Он кричит, покрывая всё вокруг трехэтажным матом.