Моя милая Нобара-чан приносит мне бутылку с водичкой.
— Возьмите, Хоо-сан, вы сегодня выглядите неважно, — пытаясь заглянуть под мои очки, говорит она.
— Неужели ты так крепко спишь, Кугисаки? — бурчит себе под нос Фушигуро.
— Эй, здоровый сон — это очень важно! — заводится Нобара.
— Вот-вот, крепче спишь — меньше знаешь, Мегуми, — подключаюсь к разговору я.
— Там, вообще-то, не так…
У Фушигуро краснеют кончики ушей. Да, то, что я орал ему вчера про вкусы и фетиши братика Рёмена, определённо было лишним. Отпиваю глоток прохладной воды. На площадку возвращается Сатору. Жидкость встаёт у меня поперёк горла. Всеми фибрами своей тысячелетней интуиции я предчувствую, что сейчас он что-нибудь придумает.
— Хоо, раз ты уже в состоянии так весело шутить, почему бы тебе не помочь ребятам? — улыбается негодяй.
От мысли о том, что мне придётся взять в руки что-то тяжелее бутылки с водой, становится дурно. Сейчас один взмах катаны приравнивается для меня к десяти годам работы на каменоломне. Сжалься, о жесточайший из Годжо!
— Побудь вместо манекена. Используй какое-нибудь простенькое расширение территории и пусть детишки порезвятся.
Указательным пальцем поддеваю очки на переносице, опуская их вниз, чтобы посмотреть в бессовестные глаза засранца. Но они, как обычно, затянуты маской. Может, поэтому ты такой противный, Годжо? Потому что я сейчас не могу видеть твои бегающие виноватые зенки?
— Милый, не будь таким букой. Лучше накажешь меня ночью сам, — мурлычу я.
— Нет-нет, дорогой, я настаиваю на том, чтобы тебя по очереди наказали все, перед кем ты провинился, — повторяет мою интонацию Годжо.
Смачно сплёвываю под ноги. Я не в форме для саркастических состязаний. Да и школьники вот-вот сквозь землю от стыда провалятся. Я всё-таки старше, умнее, а посему должен беречь умы подрастающего поколения, защищать их от звенящей пошлости, распространяемой их учителем.
Помощь приходит откуда не ждали: на щеке Юджи распахивается клыкастая пасть Сукуны.
— Какие же в нынешнем мире ограниченные существа, — ухмыляется он.
Силюсь понять, в чью сторону этот дедовский выпад — «а вот в наше время!».
— Эй, прекрати так делать! — возмущается Юджи, стараясь увидеть источник звука.
— Да ладно, пусть старичок побухтит, — благосклонно позволяет Сатору. — О чём ты, бра-атик Рёмен?
Честно, я не мог и представить, что после подобного Сукуна выдаст что-то кроме обещаний неминуемой кары, потрошения и сожжения заживо. Но Король Проклятий решает всех удивить:
— Вместо того, чтобы правильно использовать бесценную кладезь культурного наследия — делаете из него грушу для битья. Потерянное поколение…
Неужели возраст даёт о себе знать? Дедушка Сукуна, что вы такое говорите? Разве вас интересует хоть какое-нибудь искусство, кроме убийств и насилия? Или, может, старый извращенец хочет, чтобы я принялся учить детей тому, что в своё время показал мне он? Это всё-таки школа, а не бордель!
— Точно! — радостно подхватывает мысль Годжо. — Хоо рассказывал, что хорош в каллиграфии.
Я вообще не понимаю, о чём они, блять, говорят. У меня во рту пустыня Сахара, опухшие от слёз глаза похожи на два полупопия павиана, а тремор достиг такой амплитуды, что, подсунь мне кто-нибудь укулеле, я бы, сам того не ведая, сыграл «Калинку-малинку» — такое количество водки успело впитаться в кровь.
Какая каллиграфия? Сварите мне, пожалуйста, суп от похмелья и уложите спать.
— Вот пусть и учит этому засранцев, — продолжает шокировать всех пасть Рёмена, переползшая на тыльную сторону ладони Юджи.
А может, алкоголь повлиял на мою проклятую энергию, которой подпитывается Сукуна, от чего он, собственно, и несёт теперь такую чушь?
Все остальные слишком быстро перестают переживать о резкой перемене настроения Рёмена. Возможно, они так привыкли к нему, что в глубине души давно ждали этого явления «демонической мамочки-Сукуны». Но меня не проведёшь, я буду следить за тобой, подлец. Не сегодня, конечно. Когда-нибудь завтра…
— Как вам идея, ребята? Хотите бить дядюшку Хоо палками или учиться у него каллиграфии?
На последней части предложения Сатору специально понижает голос и тянет слова, будто описывает нечто безумно скучное. Вот говнюк.
— Я за каллиграфию. Это отличный способ обрести концентрацию и натренировать усидчивость, — неожиданно произносит Фушигуро (сегодня все какие-то странные). — А этого некоторым очень не хватает…
Я слежу за взглядом Мегуми и вижу, что, пока мы разговаривали, Юджи и Нобара успели отвлечься на выкапывание какой-то гусеницы.
— Ничего себе она большая!
— Кинь её за воротник Фушигуро!
Мы должны были переглянуться втроём: двое взрослых людей — я и Сатору — и серьёзный парень Мегуми. Но я встречаю только уставший взгляд школьника. Годжо тыкает пальцем в жирное брюшко гусеницы и с одобрением кивает — «отличный улов, ребятки!».
— С завтрашнего дня после тренировок буду ждать тебя во дворе. В комнатах маловато света. Думаю, остальные со временем подтянутся, — обращаюсь я к Мегуми, напряжённо кутаясь в лёгенькую куртку.
Пока Сатору занят, спешу побыстрее сбежать. Замираю в нерешительности перед дверью комнаты Годжо. Ноги сами привели меня сюда. Но сейчас, глядя на неё, я чувствую непреодолимое желание нарисовать фаллический символ, вколоть в обивку яичный белок или залить клеем замочную скважину. Мне совсем не хочется потянуть за ручку, чтобы оказаться внутри.
Если вчера в своих силах сомневался Сатору, то сегодня в реальности условий контракта не уверен я. Заносчивый, высокомерный, агрессивный маг-лицемер только злит меня. За тысячи лет моей жизни не так много существ смогли довести меня до истерики, ещё меньше — остались после этого живы. Психопат из Годжо своей выходкой заставил меня рыдать, вешаться на мужиков и жрать водку. Смесь его равнодушных слов о контракте, приступа жестокости и виноватого голоса потом — детонатор моего взрывчатого вещества, обеспечивающий надёжную работу. Стоит мне только подумать о том выражении лица, какое было у Годжо, когда он заглянул в мои слезящиеся глаза, как ярость снова клокочет внутри, неприятно сдавливая виски.
У нас правда ничего не выйдет, Сатору. Ты только разбередил старые раны и выбил почву из-под моих ног. Я зол, раздражён и обижен.
Не могу сдержаться и всё-таки с душой пинаю дверь передо мной. Пальцы ноги током прошибает боль. Чувство, будто я их сломал. Или они уже были сломаны до этого…
Жалея себя, своё утраченное душевное равновесие и покалеченную ногу, плетусь в комнату. Вопреки ожиданиям, мысли о мягкой кровати совсем меня не радуют. На душе так гадко, словно туда наплевали, а потом растёрли грязным ботинком. Всё из-за тебя, Сатору Годжо!
***
Фушигуро ждёт меня после утренней тренировки, стоя у расстеленного на специальной подложке холста из традиционной японской бумаги. Неспешно подхожу и придирчиво оглядываю всё, что лежит рядом: брусок твёрдой туши, ёмкость для её растирания с водой, пресс-папье, кисти. Одна из смешанного ворса — внутри щетина кабана, снаружи коза — для новичка-Фушигуро. Но меня больше интересует вторая. Очень мягкая, полностью из козьего ворса — она сложная, созданная для идеально плавных линий в руках умелого мастера. Невольно засматриваюсь, понимая, что соскучился по таким простым, но изящным вещам.
— Фушигуро, ты хорошо подготовился. Мне нравятся кисти.
— Это не я. Принадлежности принес сюда Годжо-сенсей, — безучастно отвечает Мегуми.
Я кидаю яростный взгляд в сторону Сатору, который занимается с второгодками. Он даже не смотрит на меня. Не пожелал доброго утра, не спросил, почему я ночевал у себя.
Но встал раньше обычного, чтобы позаботиться о бумаге и туши.
Новая волна раздражения накрывает с головой оттого, что я опять чувствую себя дураком.
— Юджи и Нобара тоже хотели попробовать, но у них сегодня задание. Присоединятся позже.