Рёмен заливается смехом, пинком откидывая беспомощно согнувшуюся женщину. Кэзу обхватывает себя руками и, раскачиваясь из стороны в сторону, воет.
— Хоо, пойдём… — зовёт меня Сатору.
Я ещё раз обвожу взглядом то, что осталось от деревни Кэзу — разлом в земле и груда камней. То, что осталось от моей верной подруги — жалкая оболочка, душу которой похоронил завал. То, что натворил я сам, легкомысленно оставив мир наедине с Сукуной. Останавливаю взгляд на лице Рёмена. Он, насладившись сполна душераздирающим отчаянием Кэзу, устало зевает и растворяется в воздухе. Хочу запомнить всё в этом выражении: расслабленный лоб с чёрными метками, скучающий взгляд, в котором гаснут огоньки безумия, небрежную улыбку удовлетворения.
Мы с Годжо снова в пещере. Теперь, когда я знаю её историю, находиться здесь вдвойне невыносимо. Поднимаю глаза на Кэзу — ей не поможет даже моя сила. Всё, что у неё осталось: окаменевшее тело и крошечный кусочек нити, навсегда сохранивший один-единственный день, вот уже тысячу лет заставляющий её безутешно лить слёзы.
— Сатору, ты хотел, чтобы Рёмен умер? Я сделаю это сейчас же.
Годжо только кивает. Его тоже тяготит увиденное: до белого цвета напрягаются костяшки сжатых кулаков, сереет лицо. Мы оба знали о том, как опасен Сукуна, но почему-то не придавали этому должного значения. Разница в том, что Сатору делал это пару месяцев, я же — сотни лет.
— Как-то помочь?
— Обними меня.
Годжо прижимает меня к груди, гладит по волосам и касается губами виска. Вдыхаю его запах, едва ощутимый в сырой пещере, и закрываю глаза.
…Нити послушно расходятся под моими пальцами, признавая хозяина. Я редко прикасался к ним с такой решимостью. Убийства никогда не приносили удовольствия, но сейчас я чувствую, что исполняю долг, отдаю дань памяти Кэзу и другим ни в чём не повинным жертвам Короля Проклятий. Ему давно пора лишиться этого титула, ведь на деле он — гниль, пекущаяся лишь о своём могуществе. Оно, жалкое по сравнению с моей магией, единственное, что у него есть. И я готов отнять это, не раздумывая ни секунды.
С каждой новой нитью, которую я отодвигаю в сторону, движения становятся всё более резкими и суетливыми. Я уже перебрал миллионы, погрузившись в клубок целиком. Здесь сильные проклятия и маги, чьи мысли я не могу прочесть. Жёсткие и мягкие волокна, какие-то только вплелись в полотно, некоторые почти разорваны. Здесь Фушигуро и Нобара, Кенто и эта загадочная женщина с косой на лице. Маленькие духи, в чьих мозгах лишь еда. Сукуны нет.
Мне по вискам ударами гонга бьёт паника. Проверяю всё в десятый, сотый раз. Натыкаюсь на судьбу Итадори, которую я не смог узнать сразу. И она… одна. С ней ничего не связано. Хватаюсь за неё, лихорадочно скольжу пальцами дальше и дальше, будто можно найти начало и конец.
Нити липнут к моему телу, я путаюсь в них и задыхаюсь. Они сливаются в один туго стянутый чёрный ком, ползут по мне, словно змеи. Оплетают руки и ноги, лезут в глаза и рот.
Никогда так долго не был здесь. Само это пространство и есть время. Мне казалось, что секунды и годы невозможно почувствовать, будучи втянутым в бесконечную ткань, где они сплетаются воедино. Но сейчас мне тяжело. Из носа льёт кровь, ладонь глубоко прорезана нитью Юджи. Но я иду дальше, чувствуя, как волокно царапает кости. Мне нужно найти Сукуну, чего бы это ни стоило.
— Хоо! — долетает до меня слабое эхо, которое я сначала принимаю за шипение чёрных змей.
Нити оживают, впиваются клыками в мою шею, вырывают плоть. Я уже ползу, цепляясь за них. Другая рука, которая помогает мне двигаться, тает, становясь всё прозрачнее и невесомее. С ужасом понимаю, что моё тело только наполовину принадлежит мне: чёрные змеи проходят сквозь него, своими гибкими телами задевая печень и сердце. Но ещё чуть-чуть… Я найду…
— Хоо!
Пустота трескается, её швы расползаются, выталкивая меня из клубка змей.
Вижу небо в разломе свода пещеры. Нет, это глаза Годжо.
— Что ты творишь?!
Наверно, я всё-таки умер, сожранный заживо чужими судьбами.
Нет. Я не хочу умирать. Не оставлю Сатору одного! Только не в одном мире с Сукуной!
Напрягаю всё тело, заставляя его двигаться. Надо выбираться отсюда.
— Лежи!
Так грубо. Это точно не мой Годжо, а всего лишь иллюзия в загробном мире. Мне нужно к моему — он тёплый и ласковый. Ну, иногда…
— Уйди, видение…
Бью эту фальшивку руками и ногами, стараясь сосредоточить взгляд. Нервно перебираю проверенные способы смыться из чистилища: сыграть дьяволу на лире и бежать не оглядываясь, осветить путь подожжённым зубцом гребня и кидаться в демонов персиками, вращать за спиной мечом… Чёрт, ничего из этого у меня при себе нет. Только природное обаяние.
— Хоо, приди в себя.
— Ах, почтеннейший властитель Ада, отпустите меня, пожалуйста, домой. Меня ждёт самый прекрасный мальчик на свете. Когда-нибудь я вас с ним познакомлю… Но нескоро! Лет через… тысячу. Две. Нет, десять. Знаете, он так злился, когда я напился, что даже боюсь представить, что он сделает, узнав, что я умер. Тут будет кошмар! У него шесть прекрасных глаз и техника Безграничности. Он от вашего Ада и камня на камне не оставит! Вам оно нужно? Нет, конечно. Отпустите по-хорошему, дяденька…
Сначала тихое фырканье, а потом оглушительный смех, раскалывающий тишину. Немного нервный и истеричный, но от этого он становится только веселее и громче. Такой заразительный, что я тоже смеюсь, с каждым оглушительным звуком выпуская из себя всё чудовищное напряжение, скопившееся за последние дни. Внутри всё плещется и дребезжит от того, насколько мне хорошо — вот так беззаботно смеяться, глядя в слезящиеся от хохота глаза Сатору. Да, сомнений нет, это мой Сатору, любимейший из Годжо.
— Хоо, не смей в Аду называть меня мальчиком! И умри ты — я бы за миг разнёс весь загробный мир, ты бы не успел договорить, — всё ещё покатываясь со смеху, произносит Сатору.
Годжо укладывает мою голову на колени и вытирает большими пальцами слёзы, которые и у меня проступили от хохота.
— Я испугался. Смог почувствовать твою проклятую энергию, и она улетала куда-то с бешеной скоростью — вжух… Ты правда чуть не умер. Так тяжело было справиться с Сукуной?
Сатору смотрит на меня с пронзительной нежностью, будто он — это тёплое солнце на безоблачном небе. Но меня всё равно пробирает холод.
— Я не смог найти нить Сукуны. Её нет.
В деталях вижу, как меняется в лице Сатору. Глаза сужаются в жёстком прищуре, сдвигаются к переносице брови.
— А Юджи?
— Он в порядке. Но Рёмена я не чувствую.
Годжо вздыхает, прикрыв глаза.
— Хоо, даже у твоей силы есть границы. Ты сам говорил, что не можешь видеть будущее магов и сильных проклятий, читать их мысли. Сейчас ты просто слишком устал, поэтому не смог найти Сукуну. Не волнуйся. Если с Юджи всё хорошо, то вряд ли нам стоит волноваться. Уверен, после того, как ты отдохнёшь и расслабишься — с лёгкостью сделаешь то, что не вышло сейчас.
Голос Сатору такой мягкий и уверенный, что я поддаюсь. Действительно, ни разу за тысячи лет жизни я не чувствовал себя таким вымотанным. За одну неделю после пробуждения произошло столько событий, что голова идёт кругом. А я пропустил их все через себя, отдавая каждому энергию и нервные клетки. Мне просто нужна небольшая передышка.
— Сатору, ты же поможешь мне? — мурлычу я, удобнее устраиваясь затылком на коленях Годжо.
— Ещё как, — хитро улыбается Сатору. — Теперь наше путешествие на мне, предоставь дело мастеру! Попрощайся с сестрицей Кэзу. Мы обязательно навестим её снова, но уже с хорошими новостями!
Сатору залихватски подмигивает женщине на вершине водопада, и мне кажется, что свет ложится на её лицо так, будто она улыбается.
***
Уже в следующее мгновение мы оказываемся на белых простынях огромной кровати. Раскидываю руки по сторонам и оглядываюсь — это точно не комната в Токийской школе. Там повсюду были надоедливые жёлтые стены, явно спроектированные создателями для того, чтобы у юных магов даже мысли не возникало поваляться в кровати подольше, а здесь — красное дерево и картины в традиционном японском стиле. Хотя я бы попросил художника исправить пару деталей: где он вообще видел такие детализированные лица, к чему все эти глаза и носы?