Ничего страшного, не волнуйся, Сатору, я никогда не стану припоминать тебе это. Сделаю вид, что не запомнил. Ведь тебе так важно оставаться Сильнейшим в моих глазах.
Тело пронзает острая боль. Но не та, которая утверждает продолжение жизни; какая-то другая — разрывающая и поглощающая душу.
Мне очень страшно. Я что-то слышал об этом. Манипуляция проклятиями. Некоторые шаманы способны подчинять своей техникой духов, делая из них марионеток.
Отчаянно вырываюсь, удерживая хотя бы крошечную часть сознания внутри своего тела. Пытаюсь протолкнуть её в голову, грудь, руки и ноги. Это такая дикость — чувствовать себя запертым внутри того, что ещё недавно не мог представить отделённым от сознания. Тело, которое всегда послушно дышало, моргало, шло и разговаривало, сейчас совершенно мне не принадлежит. Я налетаю на прозрачный экран — новую темницу, в которую заточена моя душа. Ясно вижу и слышу всё происходящее, но ничего не могу сделать.
Сатору — у него покраснели глаза, он бледный, словно полотно — смотрит на меня сверху вниз, сжимая ладонями мою голову, уложенную на его колени. Небесная высь в его радужке погасла и выглядит жалкой серой лужей. Губы подрагивают в мучительной гримасе боли.
Эй, прекрати, дай мне ещё пару секунд. Сейчас я разберусь с противной техникой и обязательно — даже если потрачу на это всю свою силу до капли и возьму немножко взаймы у богов — обязательно привстану, чтобы дотянуться до твоих губ, Годжо.
Ищу пальцами хотя бы крошечную трещинку в том экране, который запирает сознание в теле. Я спокоен и сосредоточен. Нет времени бояться и переживать. Нужно просто быстрее выбираться отсюда.
— Убей Шестиглазого.
Это говорит тот — в робе. У него в руках маленький бьющийся комочек моей души. Он смог только отделить его, на полное поглощение техники не хватило. Значит, надежда есть. Сейчас. Ну же.
Смысл его слов внезапно прошибает меня холодным потом. Стекло, за которое я хватаюсь, обжигает льдом.
Убить?
Та часть души, которой я могу управлять, с невероятной скоростью летит вниз. Чувство невесомости в падении, невозможность его остановить, пошевелить хоть пальцем, настигает меня, скручивая в тугой жгут.
Тело двигается само. Протягивает руку.
Сатору, беги.
Нет, лучше попытайся убить.
Всего-то нужен один удар по проклятию, в руках которого моя душа. Одна техника, и он, потративший всё на моё поглощение, исчезнет, пробитый насквозь проклятой энергией. Я, наверно, умру тоже. Той части, что сейчас осталась внутри тела, не хватит, чтобы выжить или переродиться. Но по-другому нельзя, Сатору. Если ты сейчас не уничтожишь духа вместе с тёмно-алым комочком, то я…
В стеклянном ящике не осталось кислорода. Или он, напротив, такой насыщенный, что им невозможно дышать.
Какой бред.
Эй ты, ублюдок в робе, я никогда этого не сделаю! Хоть тысячу раз примени свою грёбаную манипуляцию, я не трону и волоска на голове Сатору!
Но тело движется. Рука, на которой ещё осталась пара алых перьев, напоминающих о моей истинной демонической форме феникса, тянется к груди Годжо. Обхватывает серебряную нить. Она пульсирует в ладони, гладкая и туго натянутая.
Кричу, разбиваюсь о стеклянный экран. Припадаю к нему всем, что осталось от меня, мечусь неистовым вихрем, рвусь диким зверем.
Сатору так и сидит, поглаживая ладонями мои виски. Он тоже знает, что нужно делать. Его мозг, заточенный под управление бесконечностью, нашёл как минимум сотню выходов. Но за дверью каждого из них — мой труп. Поэтому он продолжает нежно заправлять выбившиеся пряди за моё ухо, глядя прямо в глаза. Сейчас меня нет в них. Там дьявол.
Ты же сам говорил, что никогда не забываешь о том, кто я на самом деле, Годжо! Так почему сейчас ты медлишь… Ты ведь делал это уже тысячи раз. Просто повтори: изгони проклятие, шаман.
Небесные глаза проясняются, и я вижу в них то выражение, которое больше никогда не хотел встречать. Тысячу лет назад оно заставило меня искать смерть, обшаривая каждый уголок поражённого проклятой энергией мира. Оно уже шрамом лежит на моём сердце, но сейчас… Сейчас оно разрывает его в клочья.
Сатору Годжо готов принять смерть от моих рук.
А как же дети? Маленький сосуд Сукуны? Хрыч в костюме? Суровый директор? Сатору, вспомни о них хотя бы сейчас! У тебя ещё есть доля секунды. Владельцу техники Безграничности хватит этого, чтобы убить меня.
Обещаю, что перерожусь так скоро, как только смогу. Во что-нибудь зелёное. Листик ветви, которая на утреннем ветру бьётся в окно твоей комнаты. Цикаду, что поёт тебе ночью. Всё будет хорошо. Просто изгони меня.
Пальцы сжимают нить. Ещё одно крошечное движение, и она разорвётся. Я уже чувствую, как трескаются отдельные волокна.
Сознание, охваченное бурей, проясняется. Я сделаю невозможное, чтобы остановить это мгновение. Пусть у меня нет бесконечности, но оставшегося кусочка души хватит на то, чтобы по своей воле оборвать одну жизнь. Но только ту, что лежит на поверхности: в руке проклятия, вытянувшего её из меня.
Если приглядеться, то в красном комке, который сжимает дух, видно то, что я до этого никогда не мог разглядеть. Мою нить судьбы. Само того не ведая, это отродье выпутало её из клубка, где раньше она всегда тянулась за мной, не позволяя себя нащупать.
Собираю все силы, оставшиеся у меня. Чувствую связь между поглощённой частью души и той, что осталась внутри.
— Быстрее, — произносит проклятие, видимо, ощутив напряжение в тёмно-алом шарике.
Хочу смеяться ему в лицо. Облегчение смывает хаос моих мыслей. Раньше я желал смерти, но сейчас она действительно единственный путь. От того счастья, что наполняет меня при мысли о том, что Сатору будет жить, я снова чувствую себя бессмертным.
Душа срастается воедино. Часть, опутанная проклятой техникой манипуляции, натягивается. Рвётся.
Смерть приходит не сразу. Эта вежливая дама позволяет для начала кускам моего «я» соединиться, одаривая последним тёплым веянием всемогущества. Годжо всё ещё смотрит в мои глаза, и я на миг забираю его бесконечность, чтобы успеть потянуть за собой нить Сукуны, которую теперь ясно чувствую в теле Итадори. Трачу на это то единственное мгновение, в которое мог бы поцеловать Сатору. Сказать ему, что люблю.
Но ты ведь и так знаешь это, да, любимейший из Годжо?
***
Проклятие, захватившее Сугуру, исчезает в лазурной вспышке, разрушившей половину смотровой площадки Токийской мэрии.
Сатору больше нечего терять.
Он видел, как сознание на миг вернулось в глаза Хоо, снова делая их тёмными и глубокими. Дальше только чувствовал: трещит нить — не та, что у Годжо в груди, а какая-то другая.
Хоо умирает на его руках. В этот раз окончательно, без надежды на чудесное спасение. Лопается тёмный шар в ладони Сугуру Гето. Закрываются глаза. Последний вдох.
— Нет-нет-нет, — твердит Сатору, перебирая это слово как чётки. — Ну же, обратная техника. Ты же можешь.
Вместо этого пропадает ещё один давящий поток проклятой силы — Хоо забирает с собой Сукуну. Вместо того, чтобы хотя бы попытаться исцелить себя.
Годжо не может ему этого простить. Ревёт и царапает пальцами светлую кожу у висков, за которой больше не слышно биения крови.
— Открывай глаза! Не смей умирать! Не оставляй меня одного!
Последние слова Сатору шепчет. От Хоо осталась только оболочка. Холодная и пустая. Слёзы, капающие с подбородка Годжо, текут по высоким скулам и теряются в пшеничном поле волос.
— Птичка, пожалуйста, не улетай от меня…
Сатору прислоняется лбом к остывающему лицу и теряет сознание.
========== Феникс ==========
— Директор Масамичи, поздравляю вас. Начальство и главы кланов очень довольны смертью Сукуны Рёмена.
Пожилой мужчина сидит перед котацу, на котором лёгким дымком исходит чашка с матово-зелёным напитком. Глаз старика не видно из-за густых бровей, чьи кончики свисают почти до подбородка. Жесты расслабленные и неспешные. Он говорит немного растягивая слова — будто дедушка хвалит своего внука.