Я шмыгнула носом.
— Телефонного звонка и худших пробок в стране.
— Я стою того, чтобы поторчать в пробке.
Я издала сдавленный смешок.
— Да. Наверное.
— Я люблю тебя, Слоан, — прошептала мама. — Будь счастлива. Делай добро. Не позволяй этому выбить тебя из колеи слишком надолго. Папа этого не хотел бы.
— Ладно, — прошептала я, когда одна слезинка всё же сбежала и скатилась по изгибу моего носа.
Мама отпустила меня, сжала мои руки, затем повернулась к Люсьену, который выбирался из-за столика. Он встал, отчего мы на его фоне показались карликами, и пригладил рукой свою рубашку, наверняка украшенную персональной монограммой.
— Я люблю тебя, — прошептала ему моя мама. Его ответ был слишком тихим, чтобы я расслышала, но я заметила, как он прижимал её к себе сжатыми кулаками, и костяшки его пальцев побелели.
— Останься. Поешь, — повторила она, когда он её отпустил.
Он кивнул.
— Пока, мам, — прокаркала я. Она помахала мне пальчиками, пока её глаза до сих пор блестели, и направилась к двери. Я стояла и смотрела, как она уходит, при этом чувствуя себя как Аня из Зелёных Мезонинов до того, как она повстречала Мариллу и Мэтью Касбертов.
— Сядь.
Ворчливая команда Люсьена сопровождалась широкой ладонью на моей спине, которая направила меня обратно к столику. Я села на диванчик, который освободила моя мать, и невидящим взглядом уставилась на меню.
— С ней всё будет хорошо, Слоан, — этот хрипловатый рокот ласкал моё имя с раздражением и чем-то ещё.
— Конечно, будет, — натянуто ответила я.
— И с тобой тоже всё будет хорошо.
Я не могла огрызнуться. Всё моё внимание было сосредоточено на том, чтобы не дать слезам выступить вновь. Я не буду слабой перед ним. Только не снова.
— Ты не обязан оставаться, — сказала я, глядя куда угодно, только не ему в лицо.
— После такого давления на чувство вины я бы позавтракал даже с Распутиным.
Даже сквозь слёзы я видела, как он рьяно качает головой.
— Что ты не хочешь мне сообщать? — потребовала я. — Ты шантажировал моих родителей? Затащил их в культ или схему сетевого маркетинга?
— Это единственные варианты, которые пришли тебе в голову? — спросил он.
— Псс! Уже безопасно вернуться и принять ваши заказы? — спросил Бин, на цыпочках подходя к столику.
— Конечно, Бин, — я выдавила для него слабую улыбку. Мне не принесут никакого прока слухи о том, что у местного библиотекаря случился публичный нервный срыв. Мне надо поддерживать репутацию. Я умела быть откровенно ужасающей, когда ситуация того требовала. Благодаря этому моя библиотека и моя жизнь в Нокемауте функционировали гладко.
— Ты знаешь, что у тебя вся кофта в пятнах? — Бен показал огрызком карандаша на мою толстовку.
— У нас с кофейником сегодня утром произошла стычка. Мне как обычно, но с горячим шоколадом, — я заслужила любимый напиток.
— Побольше зефирок, побольше взбитых сливок? — уточнил Бин.
— Непременно.
— А вам, мистер Роллинс?
Я мысленно фыркнула. Это же Нокемаут, ради всего святого, и Бин от силы на год младше меня. Но нет, мистер Роллинс то, мистер Роллинс сё.
— Белковый омлет со шпинатом и овощами, — заказал Люсьен.
Уф. Даже его выбор завтрака бесил меня. И то, что этот мужчина не утруждал себя словами «пожалуйста» и «спасибо», вызывало у меня желание треснуть его диспенсером для салфеток. Я прищурилась, уставившись на него.
Люсьен шумно выдохнул через ноздри.
— Пожалуйста, — добавил он, затем собрал наши меню и передал их.
— Само собой, — сказал Бин.
— Спасибо, Бин, — добавила я, прежде чем он убежал на кухню. Как только он скрылся, я сердито посмотрела на Люсьена. — Ты что, помрёшь, если время от времени будешь вежливым? Или эти костюмы высосали из тебя человечность как пиявки?
— Я удивлён, что ты не заказала к своей чашке гранулированного сахара блинчики с блёстками из детского меню.
— Ты когда-нибудь пробовал горячий шоколад в этой закусочной? — спросила я. — О, погоди. Я забыла. У тебя лютая аллергия на веселье и счастье. Когда ты там смотаешься в своё депрессивное вампирское логово серьёзности?
— Как только переживу этот завтрак с тобой.
Подошёл другой официант, принёсший чёрный кофе Люсьену и горячий шоколад мне. Это было произведение искусства. Кружка с толстой ручкой была увенчана внушительной башней из взбитых сливок. Поверх белых завитков покоились белые зефирки, и Бин украсил это всё щедрой порцией розовой посыпки с блёстками.
У меня защекотало горло, а глаза защипало. Я не собиралась плакать над кружкой горячего шоколада, даже если столь очевидно, что она приготовлена с любовью.
Вот почему я так сильно любила этот чёртов город. Почему я не хотела никуда переезжать. Мы все были сильно вовлечены в жизни друг друга. Выйди за дверь своего дома, и если присмотришься сквозь кожаную одежду и выхлопные газы, сквозь роскошные внедорожники и причудливые дизайнерские наряды, то увидишь десятки каждодневных маленьких добрых дел.
— Ты абсурдна, — сказал Люсьен, когда я обеими руками подвинула к себе кружку.
— А ты завидуешь.
— Ты даже пить это не сможешь. Опрокинешь в итоге на себя.
Я фыркнула и потянулась к трубочке.
— Ничего ты не понимаешь, — я с умелой точностью вставила трубочку сверху, обеспечивая идеальное соотношение сливок и шоколада. — Вот, — сказала я, подвигая к нему кружку.
Он посмотрел на меня так, будто я предложила ему размешать кофе своим пенисом.
— Что я должен с этим делать?
— Ты должен попробовать это, скорчить рожу, а потом сказать, что находишь это отвратительным, даже если в глубине души тебе так понравится, что ты начнёшь планировать, как заказать себе порцию так, чтобы я не заметила.
— Зачем?
— Затем, что ты послал мою маму и её подруг в спа, когда она нуждалась в напоминании, что она может скорбеть и смеяться. Затем, что ты остался пострадать на завтрак, потому что ни один из нас не хотел её расстраивать. Так что сделай глоточек, ибо это всё, чем я готова поделиться, а потом мы продолжим игнорировать друг друга.
К моему удивлению Люсьен взял кружку. Он поднял её на уровень глаз и осмотрел так, будто он был учёным, а горячий шоколад — это какой-то доселе неизученный представитель паукообразных.
Я постаралась не зацикливаться на том, как его губы обхватили кончик трубочки. На том, как его кадык шевельнулся от одного глотка. Но я заметила, что его гримаса получилась какой-то запоздалой.
— Отвратительно, — сказал он, подвигая ко мне кружку. — Теперь довольна?
— Просто в экстазе.
Он взял свой кофе, но не пил. Может, потому что под своим костюмом за пятьдесят миллионов долларов и бородой богача он всё же был немножко человеком.
Мне надо было открыть новую трубочку. Надо было показательно избегать того места, где были его губы. Но я этого не сделала. Вместо этого я выудила трубочку из напитка, заново воткнула со своей стороны и сомкнула свои губы на том месте, где ещё несколько секунд назад были его губы.
Тёплое сахарное блаженство покрыло мой язык, сопровождаясь лёгким похрустыванием посыпки.
Я обхватила руками кружку и закрыла глаза, чтобы растянуть этот крохотный кармашек идеальности.
Вновь открыв их, я обнаружила, что Люсьен смотрит на меня с... каким-то сложным выражением лица.
— Что? — спросила я, отпустив трубочку.
— Ничего.
— А по твоему взгляду не скажешь, что ничего.
— Я смотрю на тебя и считаю секунды до того момента, когда этот завтрак закончится.
И вот так запросто мы вернулись к привычному.
— Укуси меня, Люцифер.
Он вытащил телефон и игнорировал меня, пока я осматривала собравшуюся толпу завтракающих.
В закусочной царила привычная утренняя обстановка. Постоянные посетители были в основном пенсионерами, среди которых затесалось несколько человек с лошадиной фермы и, конечно же, привычные байкеры. Нокемаут представлял собой необычную смесь старых конских богачей, ищущих свободы беззаконников и бывших вашингтонских служащих средних лет, уволившихся после выгорания.
Я чувствовала на себе взгляд Люсьена и выразительно отказывалась смотреть на него.