Выбрать главу
Так как знаем деньгам цену, Ты рисуешь нас в трудах, А в уме лелеешь сцену В развлеченьях и цветах.
Ты бокал суешь мне в руку, Ты на стол швыряешь дичь, И сажаешь нас по кругу, И не можешь нас постичь! Мы и впрямь к столу присядем, Лишь тебя не убедим, Тихо мальчика погладим, Друг на друга поглядим.

Велосипедные прогулки

Велосипедные прогулки! Шмели и пекло на проселке. И солнце, яркое на втулке, Подслеповатое – на елке.
И свист, и скрип, и скрежетанье Из всех кустов, со всех травинок, Колес приятное мельканье И блеск от крылышек и спинок.
Какой высокий зной палящий! Как этот полдень долго длится! И свет, и мгла, и тени в чаще, И даль, и не с кем поделиться.
Есть наслаждение дорогой Еще в том смысле, самом узком, Что связан с пылью, и морокой, И каждым склоном, каждым спуском.
Кто с сатаной по переулку Гулял в старинном переплете, Велосипедную прогулку Имел в виду иль что-то вроде. Где время? Съехав на запястье, На ремешке стоит постыдно. Жара. А если это счастье, То где конец ему? Не видно.

«Уехав, ты выбрал пространство…»

Уехав, ты выбрал пространство, Но время не хуже его. Действительны оба лекарства: Не вспомнить теперь ничего. Наверное, мог бы остаться — И был бы один результат. Какие-то степи дымятся, Какие-то тени летят. Потом ты опомнишься: где ты? Не важно. Допустим, Джанкой. Вот видишь: две разные Леты, А пить все равно из какой.

Гофман

Одну минуточку, я что хотел спросить: Легко ли Гофману три имени носить? О, горевать и уставать за трех людей Тому, кто Эрнст, и Теодор, и Амадей. Эрнст – только винтик, канцелярии юрист, Он за листом в суде марает новый лист, Не рисовать, не сочинять ему, не петь — В бюрократической машине той скрипеть.
Скрипеть, потеть, смягчать кому-то приговор. Куда удачливее Эрнста Теодор. Придя домой, превозмогая боль в плече, Он пишет повести ночами при свече. Он пишет повести, а сердцу все грустней. Тогда приходит к Теодору Амадей, Гость удивительный и самый дорогой. Он, словно Моцарт, машет в воздухе рукой.
На Фридрихштрассе Гофман кофе пьет и ест. «На Фридрихштрассе», – говорит тихонько Эрнст. «Ах нет, направо!» – умоляет Теодор. «Идем налево, – оба слышат, – и во двор». Играет флейта еле-еле во дворе, Как будто школьник водит пальцем в букваре, «Но все равно она, – вздыхает Амадей, — Судебных записей милей и повестей».

«Удивляясь галоп…»

Удивляясь галопу Кочевых табунов, Хоронили Европу, К ней любовь поборов.
Сколько раз хоронили, Славя конскую стать, Шею лошади в мыле. И хоронят опять.
Но полощутся флаги На судах в тесноте, И дрожит Копенгаген, Отражаясь в воде,
И блестят в Амстердаме Цеховые дома, Словно живопись в раме Или вечность сама.
Хорошо, на педали Потихоньку нажав, В городок на канале Въехать, к сердцу прижав Не сплошной, философский, Но обычный закат, Бледно-желтый, чуть жесткий, Золотящий фасад.
Впрочем, нам и не надо Уезжать никуда, Вон у Летнего сада Розовеет вода,
И у каменных лестниц, Над петровской Невой, Ты глядишь, европеец, На закат золотой.

«Я в плохо проветренном зале…»

Я в плохо проветренном зале На краешке стула сидел И, к сердцу ладонь прижимая, На яркую сцену глядел.
Там пели трехслойные хоры, Квартет баянистов играл, И лебедь под скорбные звуки У рампы раз пять умирал.