Выбрать главу
Я собирался много раз, Но дождь, дела и поздний час, Я мрачен, он нерасположен. И вот я слышу: умер он. Визит мой точно отменен. И кто мне скажет, что отложен?

«Зачем Ван Гог вихреобразный…»

Зачем Ван Гог вихреобразный Томит меня тоской неясной? Как желт его автопортрет! Перевязав больное ухо, В зеленой куртке, как старуха, Зачем глядит он мне вослед?
Зачем в кафе его полночном Стоит лакей с лицом порочным? Блестит бильярд без игроков? Зачем тяжелый стул поставлен Так, что навек покой отравлен, Ждешь слез и стука башмаков?
Зачем он с ветром в крону дует? Зачем он доктора рисует С нелепой веточкой в руке? Куда в косом его пейзаже Без седока и без поклажи Спешит коляска налегке?

«Читая шинельную оду…»

Читая шинельную оду О свойствах огромной страны, Меняющей быт и погоду Раз сто до китайской стены, Представил я реки, речушки, Пустыни и Берингов лед — Все то, что зовется: от Кушки До Карских студеных Ворот.
Как много от слова до слова Пространства, тоски и судьбы! Как ветра и снега от Львова До Обской холодной губы. Так вот что стоит за плечами И дышит в затылок, как зверь, Когда ледяными ночами Не спишь и косишься на дверь.
Большая удача – родиться В такой беспримерной стране. Воистину есть чем гордиться, Вперяясь в просторы в окне. Но силы нужны и отвага Сидеть под таким сквозняком! И вся-то защита – бумага Да лампа над тесным столом.

Буквы

В латинском шрифте, видим мы, Сказались римские холмы И средиземных волн барашки, Игра чешуек и колец. Как бы ползут стада овец, Пастух вино сосет из фляжки.
Зато грузинский алфавит На черепки мечом разбит Иль сам упал с высокой полки. Чуть дрогнет утренний туман — Илья, Паоло, Тициан Сбирают круглые осколки.
А в русских буквах «же» и «ша» Живет размашисто душа, Метет метель, шумя и пенясь. В кафтане бойкий ямщичок, Удал, хмелен и краснощек, Лошадкой правит, подбоченясь.
А вот немецкая печать, Так трудно буквы различать, Как будто марбургские крыши. Густая готика строки. Ночные окрики, шаги. Не разбудить бы! Тише! тише!
Летит еврейское письмо. Куда? – Не ведает само, Слова написаны, как ноты. Скорее скрипочку хватай, К щеке платочек прижимай, Не плачь, играй… Ну что ты? Что ты?

«И если в ад я попаду…»

И если в ад я попаду, Есть наказание в аду И для меня: не лед, не пламя! Мгновенья те, когда я мог Рискнуть, но стыл и тер висок, Опять пройдут перед глазами.
Все счастье, сколько упустил, В саду, в лесу и у перил, В пути, в гостях и темном море… Есть казнь в аду таким, как я: То рай прошедшего житья, Тоска о смертном недоборе.

«Скатерть, радость, благодать!..»

Скатерть, радость, благодать! За обедом с проволочкой Под столом люблю сгибать Край ее с машинной строчкой.
Боже мой! Еще живу! Все могу еще потрогать И каемку, и канву, И на стол поставить локоть!
Угол скатерти в горсти. Даже если это слабость, О бессмыслица, блести! не кончайся, скатерть, радость!

Письмо

1974

«Эти вечные счеты, расчеты, долги…»

Эти вечные счеты, расчеты, долги И подсчеты, подсчеты. Испещренные цифрами черновики. Наши гении, мученики, должники. Рифмы, рядом – расходы. То ли в карты играл? То ли в долг занимал? Было пасмурно, осень. Век железный – зато и презренный металл. Или рощу сажал и считал, и считал, Сколько высадил елей и сосен? Эта жизнь так нелепо и быстро течет! Покажи, от чего начинать нам отсчет, Чтоб не сделать ошибки? Стих от прозы не бегает, наоборот! Свет осенний и зыбкий. Под высокими окнами, бурей гоним, Мчится клен, и высоко взлетают над ним Медных листьев тройчатки. К этим сотням и тысячам круглым твоим Приплюсуем десятки. Снова дикая кошка бежит по пятам, Приближается время платить по счетам, Всё страшней ее взгляды: Забегает вперед, прижимает к кустам — И не будет пощады.