Тит и царь стояли долго. Несколько часов, не меньше, Квинтерий понял это по усталости, пробирающейся от пяток к икрам его ног, и по темноте сгустившейся за окнами базилики. Голова совсем раздулась от мыслей. Неожиданно для себя он пришел к единственному выводу - он безумно устал. Устал морально и физически. Устал от войны, от походов. Устал от бесконечной скачки. Ему вдруг захотелось остановиться, хотя бы на пару мгновений, чтобы перевести дух. Он заслужил отдых за все эти годы.
- Я могу идти? - спросил трибун засохшим голосом.
- Нет, раз пришел, останься, - ответил царь, даже не одарив своего полководца взглядом.
И он остался, даже не шелохнулся. Прошло еще около часа. Минуты тянулись мучительно медленно, но Тит продолжал стоять, как верный пес, не в силах ослушаться воли хозяина. Наконец, дверь в царскую опочивальню приоткрылась. В проеме показалось пухлое лицо женщины, её мокрые темные волосы облепили лоб и щеки.
- Он пришел, войдите, - проговорила женщина.
Царь дрогнул, а Тит услышал из спальни рвущий воздух скрип. Скрип наподобие того, что разносится от несмазанных колес несущейся во весь опор колесницы.
- За мной, трибун, - позвал правитель и шагнул внутрь покоев, - Будешь свидетелем.
Его голос был уверенным, но в то же время дрожал, будто бы в ожидании чего-то грандиозного. Тит перешагнул порог.
В спальне царил полумрак. Несколько тонких лучин горели в бронзовых светцах. Тусклый свет выхватывал из темноты фигуры женщин в белых одеждах, большую кровать, простыни, испачканные кровью, царицу Селину, такую бледную, как эти простыни и одежды окружающих её женщин, и маленький шевелящийся и скрипящий на её груди сверток.
- Дайте мне его, - преисполненным волнения, но всё еще властным голосом приказал государь.
Одна из женщин подняла сверток, он заскрипел еще сильнее, передала его в руки правителю. Гней-Шуфер четвертый осторожно и оттого неуклюже развернул сверток, на его руках лежал младенец. Совсем маленький, измазанный уже подсохшей кровью и еще чем-то слизким и прозрачным. Он с большими усилиями шевелил тоненькими морщинистыми ручками и ножками, пытался разлепить щелочки-глазки. Царь поднял младенца на вытянутых руках.
- Узри, военный трибун пятого легиона, Тит Квинтерий, и преклони колени, перед тобой то, что важнее всего прочего, перед тобой будущий властитель всего мира, - возвестил государь, - Запомни этот день, трибун, ибо сегодня первый день первого года первой эры! Эры правления божественного Гнея-Шуфера пятого.
Младенец, словно в подтверждение этих слов, фыркнул как щенок и закричал с вдвое большей силой. Тит упал на одно колено и склонил голову. Он ощутил беспричинный жар, почувствовал, как собираются капельки пота на лбу. В свои тридцать три года трибун повидал многое. Он стоял у подножья великой ледяной стены на востоке и на краю обрыва у края мира на западе. Он просеивал сквозь пальцы прожаренный солнцем песок южных пустынь и обжигающий льдом кристаллический снег северных взгорий. Он тысячи раз видел, как жизнь покидает этот мир, но впервые узрел как она в него приходит. В груди всё сжалось, перед глазами потемнело. Он вновь задумался об отдыхе и твердо решил, что перед следующим походом возьмет себе длительную передышку, отправится в горы, где воздух свежий, лишенный пыли и запаха пота, будет спать в мягкой постели в обнимку с женой и с сыновьями ловить рыбу в прозрачных поднебесных озерах, как самый обычный человек.