Первое, что я вижу, когда отвлекаюсь от письма и смотрю в окно, – это другие окна; такие же, как то, сквозь которое смотрю я, но совершенно отличные от него из-за моего относительно них местонахождения. В детстве у меня был пластиковый конструктор, из которого можно было собирать дома. Больше всего мне нравились в нём прозрачные детали, которые имитировали стёкла. Теперь я спрашиваю себя: нравились ли мне эти детали потому, что они были похожи на окна? Или же окна мне нравились оттого, что напоминали об этих деталях? Иногда, солнечным днём, какое-нибудь из этих далеких окон открывают (или закрывают), и на мгновение оно принимает такое положение относительно солнца, что вся комната наполняется оглушительно яркой вспышкой отражённого света.
В дверь постучали. Это была Симона. Я знала, что это была она, потому что, во-первых, стучала она всегда на один и тот же, нахально-решительный манер, а во-вторых потому, что больше никто ко мне никогда и не стучал. Почти никогда. Когда заносили последние вещи, эта корова чуть ли не внутрь сунулась. Как к себе домой. Луиза посмотрела тогда на неё так, как смотрят подруги-мамаши на славно поладивших между собой детей. Почему-то считается, что дети и старики должны непременно сойтись, оказавшись сидящими за одной школьной партой или, вот, живущими в соседних квартирах. Несправедливо и для тех, и для других. У меня с этой тучной скотиной ничего общего нет и быть не может.
– Симочка, это я!
Приносит вечно своё это сливовое варенье в липких пиалках. «Симочка». Потребовалось немало времени, чтобы я смирилась со своим наименованием, даже с различными его формами. Грегор придумал называть меня «Фимой», это было как получить новое имя без необходимости отказываться от старого. Но «Симочка» – это выше моих сил. Притвориться, что никого нет? Тогда вернётся позже, нет. Открыть сразу и перетерпеть. Когда всё кончится, обнаружить на своём лице глупейшую улыбку, а в своих руках – липкую пиалку. Сливовое варенье, вообще-то говоря, мне нравится. Не стоит переносимых за него мук, но смягчает их. Что-то неизбывно трогательное есть в намазанном сливочным маслом ломте батона с растекающимся по нему вареньем. И даже Симона не способна этого испортить.
Луиза – это моя дочь. Она редко меня навещает, но я этому даже рада. Между нами всегда была какая-то неловкость. Даже когда она была ещё совсем маленькой девочкой. Никто об этом со мной не говорил, но все это замечали, замечают до сих пор, я знаю. А с Грегором ей всегда было хорошо. Я даже ревновала его к ней тогда, вначале. Странно, что не наоборот. То, что кого-то ещё моя дочь предпочитает мне, совершенно меня не волновало.