Оставшись наедине с мужем, женщина постепенно пришла в себя. Она собралась с духом, снова решив вступить в бой, явно не желая мириться с неожиданным поражением. От злости у нее даже голос сел.
— То-то радости теперь твоему сыну! Да и тебе тоже.
— Тебя не спрашивают.
— Ну что ж, пусть парень голодранцем ходит, а ты гордись, что это твой сын.
— Спрячь башмаки, — бросил Жупан, — да побыстрее, поторапливайся.
Женщина остолбенела. Она резко взмахнула прутом, который со свистом рассек воздух, и вновь уставилась на мужа.
— И ты еще велишь мне, чтобы я убрала их?
Жупан отпустил веревку и медленно подошел к жене.
Он вырвал у нее прут, переломил его о колено и отшвырнул обломки далеко в сторону.
— Я ведь просил тебя не махать прутом, а то домашешься у меня, — невозмутимо произнес он. — Унеси в дом ботинки! И не вздумай мальца даже пальцем тронуть!
Женщина попыталась возразить мужу хотя бы взглядом. Она побледнела, и лишь сузившиеся глаза выдавали бушующие в ней страсти. Однако события последних минут совершенно выбили ее из колеи, парализовали волю. Она, словно завороженная, послушно нагнулась за башмаками.
— Оба вы одного поля ягоды, вот что я скажу, — пробормотала она. — Вся семейка у вас такая.
— Это точно, — кивнул муж. — А разве ты не знала?
— Два сапога — пара, что ты, что сынок твой.
— Тут ты права. Он не такой, как все.
Жупан вернулся к корове, взял в руку веревку, слегка потянул ее.
— Ну, Пеструшка, пошли? Прощайся с домом.
Заслышав голос хозяина, корова шевельнулась, будто обрадовалась, что наконец-то можно тронуться в путь; годов ей было немало, а старое животное быстро устает стоять на одном месте. С величайшим спокойствием двинулась она за хозяином к воротам. Корова шла доверчиво, ничего не подозревая. Жупан продолжал говорить, обращаясь к ней:
— Правда, припозднились мы, глядишь, и продать тебя не удастся. Тогда обратно вернемся. Да кто знал, что тут кое-какие дела улаживать придется! Коли опоздаем, твое счастье, Пеструшка: еще целый месяц будешь люцерну есть.
Жупан даже не оглянулся проверить, идет ли следом за ним жена, он вроде бы и вовсе забыл о ней. Женщина брела сзади на почтительном расстоянии. Так не принято было ходить на ярмарку, со стороны можно подумать, будто она идет сама по себе: даже прута и то нет у нее в руках. Брела она медленно и неуверенно, опустив глаза, как человек, который просто что-то на земле потерял.
Воскресная обедня
В воскресенье с утра Фабиан и Эмма слонялись без дела по залитому солнцем двору; оба разоделись по-праздничному, но не знали, куда податься. Фабиан, отяжелев после яичницы на сале, мечтал о кружке пива. Его тетка тетушка Реза — гремела на кухне грязной посудой. Чисто подметенный двор был полит водою, брызги которой образовали причудливые узоры в пыли. Старые, умудренные жизнью куры разгуливали кругом, изредка поклевывая землю не столько в поисках корма, сколько по привычке.
Эмма смахнула с пиджака молодого человека какую-то ворсинку и предложила:
— Давай прогуляемся по саду.
Они прошли мимо навеса, который, подобно костылям, поддерживали дряхлые подпорки, мимо убогого стожка сена, и как только вошли в сад, Фабиан протянул девушке пачку сигарет.
— А ты все-таки свинья, — с наслаждением затянувшись, проговорила девушка, — выкурил у меня на глазах целых три штуки, а я смотри да облизывайся.
— Моих пороков не скроешь, их все знают, — попытался все обратить в шутку молодой человек, — ведь я с пятнадцати лет…
— Ну конечно, ты же мужчина, а сильному полу все можно, будь он хоть сопляк пятнадцатилетний. Как-никак мужик! Так ведь у вас заведено, нет? — Эмма затягивалась сигаретой, находя в этом удовлетворение, словно изничтожала своего смертельного врага; такие глубокие затяжки были, бы впору какому-нибудь дюжему чернорабочему. — Надоело, мне, не хочу больше прятаться. Сегодня же уеду отсюда.
— Белочка, — умоляюще проговорил Фабиан, называя Эмму самым заветным прозвищем, — ты должна понять.
— А я не понимаю. И не хочу понимать.
— Так будет лучше для всех. Потерпи, пока мы здесь. Ради меня.
Круглые безмятежные глаза Эммы уставились на Фабиана. И снова юноша почувствовал непреодолимую, обволакивающую силу ее голубых глаз; всю жизнь он завидовал такому голубому взгляду — такой же был и у отца. Фабиан взял девушку за руки, но столь родное и вроде бы слабое ее тело вдруг стало неподатливым.