Третий город был укреплен получше — наполненные водой рвы окружали стены, и о подкопе не стоило и думать. Длительная осада тоже не входила в планы Харальда, поэтому он денно и нощно ломал голову над тем, как перехитрить горожан, прятавшихся за укреплениями, словно черепаха в панцирь.
Словно от безделья, варяги устроили однажды состязания в силе и ловкости. На поле неподалеку от ворот они бегали наперегонки, бросали копья, поднимали камни, словом, хвастались друг перед другом силой и ловкостью. Редкое зрелище привлекло внимание осажденных, которые, вспомнив о древнеримских игрищах, собирались толпами на стенах, выражали криками свое одобрение и даже бились об заклад, кто из варваров выйдет победителем. Варвары же, сделав вид, что не желают служить забавой для презренных и изнеженных южан, перенесли свои состязания подальше. Горожане, уже вошедшие во вкус и привыкшие к потехе, разразились возмущенными криками, но делать было нечего — ворота города приоткрылись, и горстка самых дерзких и отчаянных зевак приблизилась к состязавшимся на безопасное расстояние.
На второй день число зрителей удвоилось, на третий — утроилось, а на четвертый в широко распахнутые ворота вышла поглазеть на игры северян едва ли не треть жителей.
И тут Харальд решил, что выжидал достаточно. Вечером он велел своим воинам приготовиться к бою. Каждый из тех, кто добровольно развлекал городских зевак, должен был спрятать под плащом меч. Но ни о щите, ни о шлеме не могло быть и речи, чтобы не вызвать подозрений у сицилийцев. Поутру варяги, как и в прежние дни, вышли на поле, состязаясь в беге, они как бы невзначай устремились к толпе потешавшихся над ними горожан. Когда же расстояние между игроками и зрителями сократилось до хорошего броска копья, Харальд подал знак, зычно затрубили рога, и несколько десятков свирепых воинов врезались в толпу, брызнувшую во все стороны, как брызгает лужа под тяжелым кованым сапогом.
Дружинники Харальда не стали ловить тех, кто пустился наутек, — орел не гоняется за мухами. Они рвались к воротам, за которыми скрывалась столь желанная добыча: золото, женщины, вино. Но в воротах их встретила стража в полном вооружении. Их было больше, они ощетинились копьями, они прикрылись щитами, они пускали длинные каленые стрелы, а у северян были только мечи. Халльдор, сын Снорри, намотал плащ на левую руку и отражал удары вражеских мечей, в то время как его клинок без устали поднимался и опускался. Его уже ранили в лицо, и кровь хлестала изо лба, окрасив в рыжий цвет пегую бороду. Наконец подоспел и Харальд с остальными воинами и бросился в сечу. Стрела сразила его знаменосца.
— Подними знамя, Халльдор! — проревел сквозь шум битвы Харальд.
— Пусть заяц несет твой стяг, трус! — крикнул в ответ Халльдор. — Ты еле волочишь ноги.
Но знамя все-таки поднял. Он был первым и последним, кто безнаказанно обвинил Харальда в трусости. Халльдор, сын Снорри, всю жизнь потом гордился шрамом. И не было у Харальда друга ближе и вернее, чем он.
Город пал, и смех горожан сменился плачем.
Четвертый город сопротивлялся отчаянно. Страх удесятерил силы защитников, и они храбро отражали натиск северных варваров. Наученные горьким опытом соседей, они не поддавались ни на какие уловки. Город был больше и богаче остальных, и Харальд не мог позволить себе уйти без добычи — дружинники теряли терпение и готовы были взбунтоваться.
И вот тогда-то появился монах, непривычно улыбчивый для людей своего племени. Одарив Харальда белозубым оскалом, он спросил:
— Ты хочешь взять город?
— Угадал, приятель! — пренебрежительно бросил конунг, презиравший монахов, как людей бесполезных в ратном деле.
— Что ты скажешь, если я помогу тебе?
— А что ты хочешь, чтобы я сказал? — ответил вопросом на вопрос Харальд, с раннего детства приученный не верить бескорыстию.
— Что я твой друг и что меня, как друга, ждет награда.
Харальд ухмыльнулся в густую рыжую бороду, что делала его столь похожим на Тора.