— А какой сегодня день?
— Не суббота, не беспокойся. Можешь работать спокойно.
Обхватив руками податливую талию, триарий взялся за ту работу, о которой говорил. Неожиданно для самого себя он обнаружил, что женщина не столь уж и плоха, как показалась накануне. Получив, что хотел, Лонгин с радостным вздохом откинулся на спину и уставился в серый, покрытый густой паутиной потолок.
— Сегодня пятница, — сказал он. — По-вашему — пятница, а по-нашему — седьмой день до апрельских ид[5]. Такой же, как и все прочие дни. — Он покосился на женщину, прильнувшую головой к его плечу, и неожиданно для самого себя поинтересовался: — Как тебя зовут?
— Мария.
Триарий насмешливо фыркнул.
— Отчего-то каждая, кто попадает сюда, называет себя Марией. Мария — имя всех еврейских шлюх?
Женщина не обиделась, судьба приучила ее не обижаться.
— Еще меня зовут Магдалина.
— Мария-Магдалина? — подытожил триарий.
— Именно так.
— Славное имя! Так вот, Мария-Магдалина. Сейчас ты должна убраться, так как меня ждут дела. Но вечером ты можешь прийти вновь.
— А плата?
— Да-да. — Триарий порылся в стоящем у изголовья сундучке и извлек оттуда серебряную монету. — Держи.
Потом он вдруг вспомнил, что собирался вернуть долг за игру в кости, и задержал монету в кулаке.
— Вот что, я лучше отдам тебе завтра две монеты. Сегодня мне нужны деньги.
— Нет, — сказала женщина.
— Почему — нет? Какая тебе разница?
— Я должна купить масло.
— В твоей семье нет масла?
— Нет, я хочу купить благовонное масло, чтоб помазать им ноги учителя.
Лонгин усмехнулся:
— Учитель блуду? Я не знал, что этому обучают.
Женщина могла обидеться, но она вновь проглотила обиду.
— Он учит истине. Он наделяет душу верой, дарящей спасение. Он — лучший из людей. И имя ему Иисус!
— Иисус? — Лонгин припомнил, что центурион упоминал это имя. — Я слышал об одном Иисусе. Но наверно, это другой. У вас Иисусов так же много, как и Марий! Ладно, держи. — Триарий нехотя разжал пальцы, монета скатилась на покрывало, и шлюха ловко поймала ее пальцами. — Но за это…
Лонгин не стал тратить слов на объяснение, что надлежит сделать за это. Женщина не противилась. Они вновь слились в клубок, а когда расцепили объятия, Лонгин, хватая губами воздух, выдавил:
— Вот так-то лучше. А то заладила: учитель, Иисус. Плохо быть Иисусом! Я знаю одного Иисуса, и ему сегодня точно не поздоровится!
— Кто он? — спросила женщина, на всякий случай сунув монету за щеку.
— Бунтовщик. Кричал на каждом углу, что он царь иудейский. Его схватили сегодня ночью.
— Где?!
Триарий с любопытством посмотрел на шлюху, удивленный испугом, прозвучавшим в ее голосе.
— Где-то за Кедроном.
— Он был один?
— Не знаю. Меня там не было. Солдатами командовал Фурм. Говорят, кто-то пытался сопротивляться. Пострадал один из ваших, пришедший со священниками. Ему обрезали, — тут Лонгин позволил себе ухмыльнуться, — ухо!
Шлюха села на ложе, лицо ее выражало отчаяние.
— Это он! Он пришел в город, чтобы умереть!
— Твой учитель? — полюбопытствовал Лонгин.
— Да. Что с ним будет?
Триарий лениво пожал плечами.
— Если он ничего не сделал, его отпустят. Если подстрекал народ к бунту, выпорют и посадят в темницу. Если же докажут, что он убивал, его распнут на кресте или выдадут на расправу вашим. В любом случае он получит не больше, чем заслужил. Пилат строг, но справедлив.
— Он умрет! — прошептала шлюха, и слезы навернулись на глаза ее.
Лонгин поморщился. Он терпеть не мог женских слез.
— Да не волнуйся. Если он просто рассказывал сказки, прокуратор отпустит его. Он не желает осложнений. Никому не хочется, чтобы зелоты вновь убивали римлян, а наши когорты вырезали селения бунтовщиков.
— Иисус — не зелот, он Бог!
Триарий с любопытством посмотрел на женщину, после чего хмыкнул.
— Вот как! Ну, если он Бог, ему тем более нечего опасаться. Бог сумеет постоять за себя. Если же нет, он умрет. Зато ты сможешь проверить, вправду ли он высшее существо.
— Не смей так говорить!
Шлюха спрыгнула с ложа и принялась облачаться в одежды.
— Уже уходишь?
— Да. Я должна быть с ним.
Лонгин засмеялся.
— Ему сейчас не нужна женщина. А вот мне… — Он притянул шлюху к себе.
— Пусти!
Но триарий, в это промозглое утро чувствовавший себя, как никогда, бодрым, и не думал отпускать гостью. Тем более, что он сполна заплатил ей. Когда же она начала вырываться, он просто грубо повалил ее на ложе и задрал одежды, навернув их ей на руки, чтобы женщина не могла сопротивляться. Это соитие доставило ему наибольшее удовольствие.