Незавидное положение, в каком очутился Пауль, ничуть не повлияло на аппетит юноши. Он с удовольствием съел предложенный ему кусок мяса, завернутый в тонкую лепешку, и выпил воды, подкрашенной для лучшей сохранности кислым вином. Возвращая бурдюк, Пауль кивком поблагодарил воина, давшего ему еду и питье. Поведение пленника пришлось по душе предводителю отряда, искоса наблюдавшему за Паулем. Пересев поближе к юноше, он попытался заговорить:
— Кто ты и как тебя зовут?
Пауль понял суть вопроса — мнемотический переводчик содержал информацию о языке, на котором говорили его похитители, но решил, что будет разумней утаить свою осведомленность. Туркам незачем было знать, что он понимает их, это позволяло рассчитывать, что они будут более откровенны в разговорах между собой. Поэтому Пауль покачал головой, давая тем самым понять, что не улавливает смысла сказанного. Тогда предводитель подозвал к себе одного из воинов. Тот перевел вопрос, отчаянно коверкая слова.
Пауль кивнул, показывая, что все понял.
— Меня зовут Хусейн. Я воин из рода славного Бикашгара. Мой отец защищал честь Ильяса Ходжи, а сам я служу великому Тимурленгу.
Воин перевел сказанное предводителю. Внимательно выслушав ответ, тот решил назвать себя. Оказалось, что Пауль имеет дело с не менее достойным Огурсом, сотником в войске Османа. Затем Огурс велел передать Паулю, чтобы тот не беспокоился, что турки уважают воина, попавшего в плен в честном бою, и не намереваются причинить ему вреда. Сверля юношу круглыми, черными словно угольки глазами, Огурс спросил:
— Как случилось, что ты не сумел убежать, подобно тем двоим, что были с тобой? Что случилось с твоим конем?
Пауль заколебался, не будучи до конца уверен в том, стоит ли открывать правду. Но и скрывать ее было глупо, тем более что его похитители наверняка видели рану на шее коня.
— Те двое предали меня.
Огурс изобразил удивление.
— Разве они не были твоими друзьями?
— Нет, я познакомился с ними только вчера.
Выслушав ответ, предводитель турок удивленно вскинул круто изогнутые брови.
— Как же ты решился отправиться с незнакомыми тебе людьми туда, где мог поджидать враг?
Юноша заколебался, но решил быть откровенным и в этот раз.
— Их знала женщина, которая пришла со мной. Боюсь, они предали и ее.
Огурс ощерил зубы.
Если воины Тимура готовы предать друг друга, то нашим мечам будет не много работы.
Пауль ответил усмешкой.
— Не тешь себя пустыми надеждами. Воины Тимура сильны и отважны, битва не будет легкой.
Турок протянул Паулю свою фляжку, и тот с удовольствием освежил пересохший рот кисловатым питьем, в котором, в отличие от того, что Пауль попробовал перед этим, было больше вина, нежели воды.
— Что ты знаешь о войске Тимура?
— Немногое. Я прибыл только вчера. Могу лишь сказать, что оно огромно. Всадник за день не сумеет объехать пределы лагеря.
Огурс испытующе посмотрел на пленника.
— Ты откровенен. Почему?
— Тимуру… Моему повелителю, — подумав, поправился Пауль, — не может повредить моя откровенность. С другой стороны, я должен остаться в живых, чтобы спасти женщину, которая пришла со мной. Боюсь, ей угрожает смертельная опасность.
— Ты любишь ее? — перевел воин.
— Да, — подтвердил Пауль.
Ответ удовлетворил Огурса. Видно, отважный воин считал, что жизнь женщины является достаточным мотивом для подобной откровенности, граничащей с предательством.
— Скоро ты падешь ниц перед моим повелителем, и, если будешь чистосердечен, полагаю, он сохранит тебе жизнь. А может быть, он даже позволит тебе забрать твою женщину после того, как наши кони ворвутся в лагерь Хромца. Ты ведь этого хочешь? — Пауль кивнул. — Тогда можешь считать, что мы договорились.
Повинуясь знаку Огурса, воины вскочили в седла. Отдохнувшие кони бежали резвой рысью. Солнце еще не опустилось за неровные волны холмов, когда стражи и пленник достигли лагеря Баязида.
Пауля привели к шатру султана. Юноша шагнул внутрь, испытывая робость, вполне объяснимую в его положении. Деспоты, подобные Тимуру или Баязиду, не отличались особым милосердием. Пауль невольно припомнил историю, почерпнутую во время учебы в гимназии, о том, как султан Мехмед приказал обезглавить раба лишь для того, чтобы художник, писавший портрет султана посреди груды поверженных тел, мог воочию увидеть, как бьется в конвульсиях тело, когда от него отделяется голова. Тогда эта история породила в юноше чувство, граничащее с недоверием, но теперь, по воле причудливого зигзага судьбы попав примерно в ту же эпоху, он на собственном опыте убедился, что казавшееся ему неправдоподобно жестоким на деле было естественным, даже обыденным. И чувство беззащитности, обрушившееся на Пауля в тот миг, когда он узнал об исчезновении Шевы, умножилось. Но он преодолел себя и шагнул через устланный ковром порог.