Именно этим объяснялось то обстоятельство, что воины, захватившие Пауля, не причинили ему никакого вреда, а, напротив, обращались с ним со всей возможной предупредительностью. Едва лишь турки удалились от того места, где в их руки попал пленник, как Пауля развязали и усадили за спиной одного из османов. Видя, что прыжки на крупе коня, оказавшемся на поверку довольно костистым, причиняют юноше много неудобств, их предводитель приказал, после некоторых колебаний, пересадить пленника на одну из запасных лошадей, после чего всадники продолжили путь. Они скакали до тех пор, пока солнце не преодолело половину пути от зенита к закату. Лишь когда стало совершенно ясно, что уже можно не опасаться погони, предводитель осадил своего коня и резким гортанным выкриком приказал воинам спешиться. Выставив дозорных, отряд расположился в тени рощицы, чтобы дать отдых телу и утолить голод нехитрой трапезой.
Незавидное положение, в каком очутился Пауль, ничуть не повлияло на аппетит юноши. Он с удовольствием съел предложенный ему кусок мяса, завернутый в тонкую лепешку, и выпил воды, подкрашенной для лучшей сохранности кислым вином. Возвращая бурдюк, Пауль кивком поблагодарил воина, давшего ему еду и питье. Поведение пленника пришлось по душе предводителю отряда, искоса наблюдавшему за Паулем. Пересев поближе к юноше, он попытался заговорить:
— Кто ты и как тебя зовут?
Пауль понял суть вопроса — мнемотический переводчик содержал информацию о языке, на котором говорили его похитители, но решил, что будет разумней утаить свою осведомленность. Туркам незачем было знать, что он понимает их, это позволяло рассчитывать, что они будут более откровенны в разговорах между собой. Поэтому Пауль покачал головой, давая тем самым понять, что не улавливает смысла сказанного. Тогда предводитель подозвал к себе одного из воинов. Тот перевел вопрос, отчаянно коверкая слова.
Пауль кивнул, показывая, что все понял.
— Меня зовут Хусейн. Я воин из рода славного Бикашгара. Мой отец защищал честь Ильяса Ходжи, а сам я служу великому Тимурленгу.
Воин перевел сказанное предводителю. Внимательно выслушав ответ, тот решил назвать себя. Оказалось, что Пауль имеет дело с не менее достойным Огурсом, сотником в войске Османа. Затем Огурс велел передать Паулю, чтобы тот не беспокоился, что турки уважают воина, попавшего в плен в честном бою, и не намереваются причинить ему вреда. Сверля юношу круглыми, черными словно угольки глазами, Огурс спросил:
— Как случилось, что ты не сумел убежать, подобно тем двоим, что были с тобой? Что случилось с твоим конем?
Пауль заколебался, не будучи до конца уверен в том, стоит ли открывать правду. Но и скрывать ее было глупо, тем более что его похитители наверняка видели рану на шее коня.
— Те двое предали меня.
Огурс изобразил удивление.
— Разве они не были твоими друзьями?
— Нет, я познакомился с ними только вчера.
Выслушав ответ, предводитель турок удивленно вскинул круто изогнутые брови.
— Как же ты решился отправиться с незнакомыми тебе людьми туда, где мог поджидать враг?
Юноша заколебался, но решил быть откровенным и в этот раз.
— Их знала женщина, которая пришла со мной. Боюсь, они предали и ее.
Огурс ощерил зубы.
Если воины Тимура готовы предать друг друга, то нашим мечам будет не много работы.
Пауль ответил усмешкой.
— Не тешь себя пустыми надеждами. Воины Тимура сильны и отважны, битва не будет легкой.
Турок протянул Паулю свою фляжку, и тот с удовольствием освежил пересохший рот кисловатым питьем, в котором, в отличие от того, что Пауль попробовал перед этим, было больше вина, нежели воды.
— Что ты знаешь о войске Тимура?
— Немногое. Я прибыл только вчера. Могу лишь сказать, что оно огромно. Всадник за день не сумеет объехать пределы лагеря.
Огурс испытующе посмотрел на пленника.
— Ты откровенен. Почему?
— Тимуру… Моему повелителю, — подумав, поправился Пауль, — не может повредить моя откровенность. С другой стороны, я должен остаться в живых, чтобы спасти женщину, которая пришла со мной. Боюсь, ей угрожает смертельная опасность.
— Ты любишь ее? — перевел воин.
— Да, — подтвердил Пауль.
Ответ удовлетворил Огурса. Видно, отважный воин считал, что жизнь женщины является достаточным мотивом для подобной откровенности, граничащей с предательством.