Астория — чистокровная тихоня невеста — сразу полюбилась моей матери, а мне не доставляла хлопот. Все остались довольны.
Бесчисленное множество рамок, а там — мы с тобой. Влюбленные и до безобразия счастливые. В груди противно защемило, словно кто-то попытался сковырнуть запекшуюся корочку на неполностью зажившей ране, — ты все эти колдографии оставила. Все до одной, будто бы они никогда ничего для тебя не значили. Правда, я так и не смог отыскать подаренный мною кулон — ты в нем хранила записку, в которой я пригласил тебя пойти со мной на выпускной бал. Ты забрала его, да? Чересчур сентиментальная, чтобы избавиться от бесполезной бумажки, но недостаточно — чтобы забрать совместные колдо.
Оглядываюсь, улыбаюсь. Понимаю, что создал своего рода алтарь поклонения тебе — как глупо. Стены, люстра, мебель, колдографии — все, чего когда-либо касалась твоя рука. Все, как ты когда-то оставила.
Надо продать квартиру. А лучше — сжечь.
Дурак. Почему я не слушал тебя? Не понимал, не желал услышать?
Дрожащими пальцами хватаю перо, окунаю в чернила. Делаю в блокноте пару записей, отрываю лист — прячу в карман. Хочу запомнить ее, эту квартиру: каждый изгиб мебельных ножек, каждый узор на обивке дивана, каждую трещинку в деревянной раме окна, каждый нежно-розовый лепесточек раскидистого декабриста — ты так радовалась, когда он впервые расцвел. Мы же были здесь счастливы — правда?
Щелчок — меня засасывает в водоворот, сдавливает легкие с невероятной мощью, болезненно отзывается в животе. И я не смогу с уверенностью сказать — последствия ли это трансгрессии или мои собственные чувства, никак с перемещением не связанные.
Морозный свежий воздух бьет в лицо, приводит в сознание. Иду вперед по дорожке, выложенной каменной плитой и обильно припорошенной хрустящим снегом. Накладываю на себя дезиллюминационные чары.
Гермиона Грейнджер, ты нисколько не изменяешь своим привычкам. Пять лет прошло, а ты все так же забираешься на диван с ногами и читаешь — каждый вечер. Вижу, вязание ты не бросила: сноровистые зачарованные спицы, позвякивая, плетут замысловатые узоры из синей пряжи — напоминает детский свитер. Для дочери?
Как думаешь, если бы у нас был ребенок, все было бы иначе? Ты и представить не можешь, сколько раз я клял себя за то, что использовал защиту. Хотя, думаю, ты сама исправно пила противозачаточное зелье — не готова была заводить детей так рано. Я знаю, ты хотела сначала наладить жизнь, подняться по карьерной лестнице, обеспечить стабильность если не будущего, то хотя бы настоящего. И дети в твою картину мира на данном этапе просто не вписывались.
А тебе идет беременность — ты это знаешь? Румянец, пухлые щечки, счастливый блеск в глазах — все это тебе ужасно к лицу, даже большой выступающий живот. Ты расцвела. А вот Астории беременность не пошла на пользу: вся покрылась красными пятнами, осунулась и едва могла передвигаться без посторонней помощи. Какое ж это было облегчение для нас всех, когда она наконец-то родила. Я даже испытал тогда к ней какие-то теплые чувства — не каждый день женщина дарит тебе сына — твоего сына, плоть от плоти.
А, вижу — вот и твоя дочка, собирает замок из кубиков. Роуз очень похожа на тебя: вздернутый носик, целеустремленный требовательный взгляд, кудрявые волосы — лучше бы они были каштановыми, как твои, а не рыжими — лишнее напоминание того, кто ее отец. Могу поспорить, она такая же умная, как и ты. Не удивлюсь, если ты уже научила ее читать. Как будто нарочно сделала дочку своей уменьшенной копией: такая малышка точно не даст расслабиться моему Скорпиусу. Только очень прошу, скажи ей, что нос Малфоев — слишком уязвимое место, чтобы атаковать, хорошо?
А если серьезно — как думаешь, они подружатся? Будут ли общаться? Может, влюбятся? Думаю, они будут умнее, чем их родители. Надеюсь.
Не могу сдержать огорченного вздоха — болезненно отзывается сердце, когда в комнате появляется твой муж. Подходит, склоняется к тебе, зарывается лицом в пушистые волосы, пахнущие лавандой, смачно целует в щеку, шепчет что-то на ухо. «И я тебя», — считываю с твоих губ.
Не думал, что будет так чертовски больно. Словно тысячи крохотных осколков вонзились прямо в грудь, прошли через ребра, расцарапали артерии и вены.
Tell me you love me, come back and haunt me
Скажи, что любишь меня, вернись ко мне
Oh when I rush to the start
Когда я со всех ног брошусь к началу
Running in circles, chasing our tails
Бегая кругами, пытаясь догнать прошлое
Coming back as we are
Мы остались прежними
Хотел бы я постучать в дверь. Закрываю глаза — так и вижу тебя, выбегающую мне навстречу в своем миленьком голубом фартуке с кружевной каймой. Одна очаровательная кудряшка твоих каштановых волос упала на лоб. На щеках — румянец, а уголки губ приподняты в улыбке, такой родной, теплой. «Прости меня», — говорю, а ты мне: «Люблю тебя». И большего не надо! Жаль, что я понял это слишком поздно.
Набираю побольше обжигающего воздуха в легкие, неспешно бреду вдоль стены дома. Слышал, у вас проблемы с деньгами — удивительно, как быстро забываются деяния героев войны. Дом чудесный, правда, — ты о таком и мечтала. Вы в него совсем недавно переехали — отсюда и долг. Уверен, вы с Уизли вкалываете как проклятые, но тебе, беременной, не так уж и просто стоять на ногах по двенадцать часов в день, как раньше.
Мерлин, как бы я хотел оказаться на его месте — на месте Уизли. Я добился всего, к чему так стремился: деньги, высокая должность, положение в обществе. Забавно, однако, как легко я упустил прямо у себя из-под носа по-настоящему важное. Ведь я бы отдал все золото в мире, чтобы вот так зарываться лицом в твои волосы, целовать тебя, смотреть, как растут дети — наши с тобой, общие.
Вытаскиваю из кармана свернутый пополам лист — чек на крупную сумму; просовываю под дверь. Хотел бы я подарить тебе свою любовь. Но если деньги — это единственное, что я еще могу тебе дать, то я дам их без раздумий. Надеюсь, ты не узнаешь, от кого этот чек — иначе вернешь, я уверен. Гордячка.
Nobody said it was easy
Никто не говорил, что это легко
Oh it’s such a shame for us to part
О, так жаль, что мы расстаемся
Nobody said it was easy
Никто не говорил, что будет легко
No one ever said that it would be so hard
Никто не говорил, что будет настолько тяжело
I’m going back to the start
Я возвращаюсь к началу
Гермиона Грейнджер, я ведь так и не получил возможности называть тебя «дорогая», «родная», «жена». Скажу — клянусь! — в последний раз: я люблю тебя. Любил, люблю и буду любить всегда. А теперь, пусть это нелегко — до одури больно, отпускаю. Ты ведь счастлива, правда? Я в этом уверен.
Хотел бы я вернуться назад, к началу.