— Так это же яснее ясного, — радостно отозвался толстячок, — кто лает и скалит зубы, того — айн, цвай, драй, шагом марш — и на фронт. Ну, а если скулишь и хвостом виляешь — кому ты нужен! Сиди себе дома и пусть хозяин почесывает тебе за ухом. Животное царство тоже делится на дураков и умных.
— И кто же, по-вашему, дурак? — резко спросила Рената и столь же резко оттолкнула толстяка плечом.
Тот не обиделся, улыбнулся:
— Яснее ясного. Только дураки кусаются.
— Сам дурак! — громко и презрительно бросила Рената и стала выбираться из толпы.
— Ну и грубиянка! — охнула пожилая дама.
Рената обернулась:
— Слушай ты, мымра! Не забудь нафталином присыпаться, не то тебя моль сожрет. Вместе с бобиком.
Дама затряслась, словно ее бил родимчик, но толстячок наклонился к ней и заворковал успокоительным баритоном:
— Успокойтесь, мадам. Ради бога. Ведь мы сейчас в состоянии войны, а это, знаете ли, огрубляет нравы.
И, не ожидая ответа, рассыпаясь в извинениях, он стал протискиваться сквозь толпу, стараясь не потерять из вида Ренату.
Он нагнал ее уже у «Метрополя», когда она остановилась возле большого рекламного щита, заклеенного афишами с полуголой Ла Яной.
— До восемнадцати лет вход запрещен, — весело сказал толстячок, — но со мной вас пропустят.
Рената обернулась, строгим взглядом смерила его с ног до головы, потом вроде бы как задумалась.
— Щипаться не будешь?
Толстячок коротко хихикнул:
— Не имею обыкновения.
— Бог с тобой, — лениво сказала Рената, — дуй за билетами.
— Слушаюсь! — толстячок шутливо отдал честь и чуть ли не вприпрыжку помчался к кассе.
Рената стала медленно прогуливаться вдоль колоннады, как вдруг перед нею возник странный парень в зеленом ворсистом пальто, в короткополой, тоже зеленой, шляпе с коричневым петушиным перышком.
Парень по-военному щелкнул каблуками тяжелых лыжных ботинок, несколько странно выглядевших в такой весенний день, а потом двумя пальцами коснулся шляпы:
— Честь имею.
Реньке вдруг стало смешно.
— А деньги имеешь?
Парень по-клоунски вздернул левую бровь, но лицо у него осталось серьезным, и сказал он тоже серьезно, даже с некоторой обидой:
— Натурально.
И Ренька вдруг подумала: чем черт не шутит.
— Часы, случаем, не купишь?
— У тебя куплю, — не раздумывая согласился парень.
Ренька секунду поколебалась, потом сказала:
— Давай-ка отойдем в сторонку.
Парень согласно кивнул:
— О’кей, фрекен.
— Фрейлейн, — поправила его Ренька.
— Фрейлейн — это по-немецки, — спокойно сказал парень, — а по-норвежски — фрекен.
— Тоже мне норвежец нашелся, — усмехнулась Рената.
— А что, не похож?
— Сказала бы я тебе на кого ты похож, да времени нету.
— А если я из полиции?
— Ну и что? Я же не спекулирую, краденым не торгую, собственные часы продаю.
И все-таки екнуло у нее сердце. С этими типами лучше дела не иметь. Прицепится, не отвяжешься. Пойди потом, доказывай…
— Испугалась, птичка? — насмешливо сказал парень.
— Черта с два! Не на ту напал.
— Ладно, — дружелюбно сказал «норвежец», — показывай свой будильник.
Ренька оглянулась по сторонам, потом вздернула рукав пальто. На руке блеснули маленькие дамские часики из поддельного золота.
Эти образованные бразильцы
Пластинка была заигранная, надтреснутая, и когда иголка перескакивала трещину, раздавалось «кряк».
Эрика это раздражало. Да и вообще он не любил Вертинского, разве что «Хоронили девочку в платье голубом».
А Димке нравилась любая музыка, но, как всегда, Димка был настроен несколько иронически.
— Вот уж не думал, — сказал он, плотоядно разглядывая глиняный кувшинчик с ячменным солодом, — вот уж не думал, что у бразильцев есть крейсера.
Рената, глубоко утонувшая в диване, повернула голову и, глядя сквозь Димку, сказала монотонно и глухо:
— Хорошо бы… в Бразилию.
— Выучи бразильский и поезжай, — тут же отозвался Димка.
— В Бразилии говорят по-португальски, — сказал Эрик. Он ссутулившись сидел на подоконнике, и только силуэт его обозначался на фоне еще светлого окна.
— Это ж надо, — невозмутимо откликнулся Димка, поливавший солодом большой ломоть хлеба, — это ж надо, до чего образованный народ.