— Так, так, — сказал следователь. — А теперь расскажи-ка про свои связи с коммунистами.
Словно что-то оборвалось внутри у Хуго, и голос стал не своим, хрипловатым:
— С коммунистами?
Еще торопливей, чем Хуго, Майга выложила все, напирая при этом на Даце. Та ее втянула, к себе зазывала, спаивала, теперь Майга и сама не понимает, как могла так нелепо увязнуть…
— Так вот, — сказал следователь. — Ты можешь заработать себе прощение. И вообще заработать. Но это будет зависеть от твоего усердия. Понял?
— Да, — сказал Хуго.
— Если понял, то слушай меня внимательно.
По дороге домой Хуго зашел к знакомому дворнику и купил у него бутылку водки.
Есть не хотелось, он только кофе сварил себе — крепчайшего. Отнес кофейник в гостиную, раскупорил бутылку, включил на полную громкость радио, плюхнулся в кресло и стал пить.
Радио орало так, что начали стучать соседи. Ага, сказал он, вам не по нраву?! Взял со столика терракотовую вазу и так запустил ею в стену, что там сразу и навсегда заткнулись.
Мать появилась на пороге неожиданно, однако он нисколько не удивился.
— Присаживайся, фру. Глотнешь?
Она всплеснула руками:
— Хуго!
Потом закрыла лицо и затряслась. От рыданий, наверно. Ему стало гадко до тошноты. Он почти закричал:
— Да уйди ты к дьяволу!
Но она продолжала трястись. И, озверев окончательно, Хуго встал, сделал несколько неверных шагов, схватил мать за плечи, повернул ее лицом к двери и наподдал коленом…
Грани бытия
Последние сумасшедшие дни не оставляли Донату времени на раздумья. Поздним вечером он только и мог, что сбросить с себя одежду, упасть на диван и, рванув подушку, навалить ее на голову. Мать говорила, что это у него с раннего детства: ужасно грозы боялся, услышит гром — и сразу подушку на голову… Быть может, и впрямь было так, быть может, иначе. Потому что в памяти сохранилась их комната, очень большая комната в деревенском бабушкином доме, но вся настолько заполненная шумом, что просто необходимо было навалить себе что-то на голову, если ты собирался заснуть. По субботам, по воскресеньям заявлялся сюда самый разноплеменный люд. Да нет, извиняйте, почему же разноплеменный?! Люд был вовсе одноплеменный, хотя и несколько разнородный. А вернее, разнохарактерный. Оттого и шумели, наверное. Темпераментом не сходились. Потом почти всех их пересажали. В тридцать четвертом. Когда Ульманис государственный переворот устроил.
Пароходик давно уже шлепал толстогубым винтом по коричнево-бурой воде и словно выплевывал из-под кормы разнообразнейший мусор. На тротуаре такой и не заметишь, но если он плавает — тут уж на него обязательно обратишь внимание. И начнешь следить за каждым окурком.
Пока медленно шлепали мимо порта, Донат сосчитал, что стояло там семь немецких транспортов, все словно в трупных пятнах, с волнистыми линиями — защитная окраска, мимикрия.
А слева все нарастало гудение. Непрерывное, натужное. Там был военный аэродром, Спилве. Через равные интервалы отрывались от земли транспортные юнкерсы; огромные, трехмоторные, они медленно проплывали над пароходиком, накрывая его своей крестообразной тенью.
Потом пристали к левому берегу; единственный сходивший здесь пассажир, не дожидаясь, когда пришвартуются, спрыгнул на причал, но пароходик все-таки пришвартовался, капитан вылез из своей, похожей на дачную уборную рубки и четверть часа толковал о чем-то со стариком, сидевшим на берегу.
Несколько раз Донат демонстративно смотрел на часы, и капитан это видел, но, наверное, плевать ему было на расписание и на этого последнего пассажира, потому что он продолжал разговаривать все так же лениво, бархатистым баском, и на Доната смотрел, как на пустое место.
Наконец двинулись дальше и вошли в Булдурупе или, как все ее называли, Бульупе — протоку, соединявшую две реки — Даугаву и Лиелупе; и тогда со стороны города взвыли сирены. Они еще выли, а со Спилве уже хлопали зенитки, и после каждого хлопка в небе появлялся клочок белоснежной ваты. Там, где разрывы были гуще всего, Донат различил серебристую точку, а потом и гудение расслышал, тонкое-тонкое и тоже как будто серебряное.
Это был одиночный самолет, скорее всего, разведчик, и шел он на очень большой высоте, так что совсем не просто было его подбить, хотя, по данным Доната, тяжелых зениток стало значительно больше, чем месяц или полтора назад. Данные эти были еще неполными, их стали собирать недавно, и Донат пока их не передавал. А сейчас он засомневался: может, все-таки следовало передать?.. Но за свое недолгое пребывание в Риге он узнал уже столько отрывочных сведений, что не так-то просто было в них разобраться, да и нуждались они в проверке и перепроверке так же, как и люди, их доставлявшие. Человек — существо обманчивое.