Но он тут же понял, что это не проход, это кто-то живой. И сразу же раздался низкий женский голос:
— Так вот кто колдует в моей вотчине.
Женщина шевельнулась, видимо откидывая полу прикрывающей лампу одежды, и осветила маленькую пещерку и два смазанных тёмных силуэта.
Она была огромна, эта женщина, даже больше высокого женского призрака. На ней была тяжёлая и яркая как ковёр берберская одежда, из-под высокого головного убора по плечам клубилась и извивалась неправдоподобно густая тьма волос. Огромные, чёрные глаза пригибали взглядом к земле. Так что Давид не удивился, увидев, как оба призрака сгибаются в поклоне. Он и сам кое-как перекосился вниз, насколько позволяло болевшее тело.
— Королева! — Давид был готов поклясться, что женщина-призрак говорит восторженно.— У этого иудея хранится свиток, который мы хотели показать тебе!
— Какая-нибудь гадательная книга? — улыбнулась Дихья.— Ко мне многие с такими приходили. Но мне это не нужно, я и так знаю, что случится.— Последняя фраза прозвучала довольно грустно.
— Дурачьё! — Давид снова смеялся. Он облокотился о стену, задрал голову и, глядя в потолок, высокомерно смеялся над жалки дурачьём, гонявшим его по Тамазге.— Эта книга только и делает, что врёт. Я гадал по ней сотни раз и никогда ответ не был верным, ни разу!
— Сам ты дурак,— мягко ответил мужчина-призрак. Потом тяжело вздохнул и сказал: — Эта книга не предсказывает будущее. Демоны, которых вызывают её заклинания, показывают то, что в будущем будут знать все, что останется в памяти большинства. Они показывают то, что большинство людей будут считать правдой о прошлом. Но ведь то, во что верят, и то, что было на самом деле, часто не совпадает.
Молчание длилось всего миг. За этот миг Давид успел почувствовать, что подыхает и поймать сочувственный взгляд Королевы, походя, но непреклонно приказывающий ему оставаться в живых. Она как-то незаметно оказалась рядом с ним и положила ему на плечо свою тяжёлую как бревно руку.
— Давай, друг мой, раскрывай свой мешок. Мне уже некогда разбираться с твоим капризным свитком, так что придётся тебе погадать для меня. Вернее, на меня.
Через несколько минут Давид уже пытался сосредоточиться на старческой, страшненькой улыбке своего колдовского зеркала. Ему сильно мешало воспоминание о печальной и почти нечеловеческой улыбке Королевы Благородных.
Колизей в Тиздре напоминал тяжёлое, грубое сырое тесто, прилипшее к огромным рукам, делавшим толстую лепёшку, и поднявшееся вслед за ними к одурело-синему небу насколько хватило липкости. А потом тесто схватилось и потемнело от времени и грязи. Арки, проходы ступени, тени были перемешаны так, что при долгом взгляде начиналась рябь и головокружение. А под всем этим в бесчисленных проходах и казематах годами копилась пыльная темень, воспоминания о страхе и крови, эхо выдуманных наверху сказок. И, казалось, всё это просвечивает сквозь камень.
Говорили, что катакомбы под Колизеем гораздо древнее, чем римская постройка, и тянутся далеко вглубь Тамазги и вдоль побережья.
Сейчас все проходы Колизея, кроме одного, были на высоту двух человеческих ростов завалены камнями. Как всегда, когда жители Тиздра использовали Колизей как крепость. Делали они это веками, это было нечто вроде местной традиции, как и восстание против чужаков. Самой захватывающей частью обороны обычно был момент, когда враг врывался внутрь и начиналась страшная и увлекательная резня в казематах и переходах. Сейчас этот момент должен был наступить с минуты на минуту.
Мусульмане уже неделю осаждали это жуткое укрепление. Защитникам приносили воду и продовольствие с побережья, доставляя их по подземным ходам. Днём раньше озверевшие от скуки телохранители Королевы даже стали швырять в осаждавших копчёной рыбой. Аместан ловко угодил какому-то знатному амазигу прямо в лицо, а потом ещё долго хохотал и прыгал по стене, уворачиваясь от стрел и копий.
Но мусульмане были как ветер, против которого бессмысленно что-то кидать. Настал момент, когда они вступили в Колизей.
Аместан вышел из тёмной арки и огляделся. На трибунах в иссиня-чёрных тенях, исполосовавших залитые тёмным зернистым золотом заходящего солнца камни, сидели сотни зрителей. Тени стали их телами, трещины в камнях — глазами и очертаниями лиц. Все, когда-то погибшие здесь на арене и в казематах, включая странно, по-человечьи сидящих зверей, с тупым интересом смотрели, как умирают после них. Легко перескакивая через трещины, Аместан выскочил на самую середину арены, развёл в стороны руки с флиссой и щитом и молча обвёл трибуны приветственным жестом.