По тихому, полутёмному дому облезлым котом бродил запах давно съеденного ужина, в воздухе невесомыми водорослями стелились смутные предчувствия.
Сидящий на холодном полу Давид со смесью нетерпения и отвращения положил перед собой тяжёлый, вечно кажущийся сырым пергамент, поставил рядом наполненный тёмной водой таз и кувшинчик с кипящим маслом. Страх спрятался в краю левого глаза, время медленно потекло сквозь волосы.
Мерно падающие в воду капли масла расплывались мутными, желтоватыми пятнами, рассеивали взгляд. Казалось, что кипящее масло и тёмная вода перетекли в кровь и то ли борются, то ли играют в лихорадку.
Через какое-то время капли, наконец, обрели цельность, ручеёк заклинаний перестал вытекать, как слюна идиота, из ставшего безвольным рта и холодной струйкой побежал назад, в сжавшийся от страха живот.
В привычном тошном, желтоватом мареве Давид увидел очертания города, не узнать которые было невозможно. С одного края изображение дрожало, будто он глядел через раскалённый воздух. Перекривившись от напряжения, Давид всмотрелся, и увидел, что край города действительно горел. Чёрный дым рывками выталкивало к белёсо-желтоватому небу, и там он принимал странные, жутко-человеческие формы — это демоны танцевали над городом, наряжаясь в жирные клубы. Несколько чёрных пятен расплылись, увеличились и превратились в обгоревшие трупы. Пелена кое-где лопалась пузырями, и Давид видел сквозь неё чёрные, ветвистые прорехи сгоревших деревьев. Потом деревья, трупы и тени домов стали, как всегда, собираться в намёк на жуткое чёрное лицо, и Давид с лёгким ознобом быстро вынырнул в явь.
С тех пор это видение появлялось постоянно, давя всякий намёк на что-то другое. Сбудется ли оно, что означает этот пожар в Городе и когда он случится — было неясно, но в груди у Давида поселился мешающий дышать камень.
Прошло немного времени, и настала несчастная ночь, когда Давид громко давился слезами, сидя на ледяном полу выстывшей комнаты среди холодных, как ночные камни, котлов. Так безнадёжно плакать, будто ничего хорошего в жизни уже не будет, могут только наказанные дети и брошенные любимыми жёнами мужчины. Его действительно оставила любимая жена. Их последний разговор был таким горьким, что собственная жизнь показалась Давиду ворохом грязных верёвок без начала и конца. Днём сухой, ледяной ветер унёс неизвестно куда жену и её тихого отца, состоятельного купца, торговавшего с ромеями. Скорее всего, они уплыли в Византию.
Во всём был виноват свиток. Вернее то, что Давид отдал всего себя его изучению и больше ничего не мог делать. Старался, но не мог.
Два года назад, когда Давиду исполнилось девятнадцать, к нему попала написанная на смеси греческого с финикийским книга — тяжеленный и тёмный, всегда будто сыроватый на ощупь пергамент полный заклинаний. Вернее, он всем, даже себе, предпочитал говорить, что она к нему «попала», но на самом деле он её добыл, а как — постарался забыть. Впрочем, как тяжело она ему досталась, мог прочесть каждый по его вечно немного испуганному лицу. Правда, на тот старый испуг слоями легли и криво его замазали десятки маленьких новых страхов, но тот, первый, всё равно проглядывал, словно старая фреска из-под новой штукатурки.
Давид приручал книгу, как детёныша дикого зверя, сначала долго пытаясь разобрать и понять написанное, потом начав его осторожно осуществлять. Начал он с масла.
Это казалось самым безопасным: капай себе горячее масло в медный таз с водой, шепчи заклинания и увидишь…
Беда заключалась в одном: что бы ты ни увидел в тошном желтоватом мареве, как бы ни сложились тени и проступающие через масляную плёнку чёрные пятна, всегда наступал момент, когда они обретали цельность, словно за пеленой горячего масла стояло что-то тёмное и холодное словно глыба грязного льда и смотрело на тебя. И ты знал: лопни горячее марево окончательно, и эта грязная, холодная мерзость вынырнет и окажется прямо напротив тебя, и ничего страшнее и мерзее этого нельзя было себе представить. В этот момент надо было делать огромное усилие и выскакивать из вязкого, жаркого тумана, стряхивая с себя наваждение, а потом мучиться ещё много часов от муторной оскомины.
Именно в ночь после расставания с женой ненадолго уснувший Давид увидел себя скачущим к горящему Городу. Проснувшись, он словно во сне оседлал лошадь и полетел к Карфагену, похожий на чей-то озябший кошмар. Город был совсем недалеко, прошла лишь пара часов после рассвета, когда Давид доскакал до холмов в его окрестностях.
Карфаген горел. С тех пор, как настырный римлянин всё порывался разрушить этот Город, последнее происходило с ним довольно часто, и каждый раз по-особому. Но никогда ещё знакомые всем очертания не менялись так сильно и так быстро. Потому что только сейчас были разрушены большинство древних зданий.