Завтра, решил Давид, надо собираться в путь, но спешить незачем: когда ещё мусульмане доползут из Барки…
Несколько дней они отсыпались днём, а по ночам сидели, скрючившись каждый над своей игрушкой: Маркунда — склонившись над кипящим котлом с каким-то жутко воняющим варевом, а Малик — над чистой тряпочкой с рассыпанными на ней палочками и косточками. Он, впрочем, мог и не сидеть, благо уже давно понял, что в данном деле его гадания не помогают, но поскольку делать было всё равно нечего…
— Да вот же он! — в одну из ночей Маркунда схватила своего товарища за затылок и почти ткнула лицом в котёл. Тот только дёрнул головой, сбрасывая бесцеремонную руку, но утонувшее в паре лицо не отдёрнул, только сильно прищурился. Маркунда ткнула пальцем в варево, Малик прищурился ещё сильнее.
— Что-то похожее на небольшой пчелиный рой…
— Смотри внимательно, египтянин,— усмехнулась колдунья.— Занимаясь некоторыми вещами, колдуны собирают вокруг себя столько всякой дряни, что к некоторым опасно даже просто приближаться, не то что…
— Это… нечисть?
— Ну да.
— Поэтому я его и не мог найти, не видел?
— Ага.
— И когда мы начнём к нему приближаться, они…
— Встанут на нашем пути. Разумеется, он же, сам того не понимая, кормит их собой. Пойди, вырви у собаки кусок мяса из пасти! Бедный мальчик!
— Ты стала такой доброй! Пожалела этого дурачка, меня не называешь больше «арабом»…
— Но ты же перестал вести себя, как попавший в стаю гиен щенок.
— Как ведут себя щенки в стае гиен?
— Пытаются вываляться в падали пострашнее, в какую ни одна гиена не полезет…
Малик обиделся. Но потом они скакали верхом почти целый день и обиду растрясло. А когда солнечный свет стал тёмно-золотым и слабым, они въехали наконец то ли в большое селение, то ли в небольшой городок.
Оставив лошадей в неприметном закутке, парочка медленно побрела к теплющемуся в центре селения базарчику.
На полупустой базарной площади присыпанные красновато-золотой, зернистой мукой уходящего дня люди еле двигались. Было спокойно, томительно и немного тоскливо, пахло горячей едой и горькими травами. Бархатные тени обещали спокойную, и такую же томительную ночь. Хотелось одновременно остаться здесь навсегда ленивым, со всеми знакомым обывателем и сжечь это скучное место дотла.
Вдруг Маркунда сильно дёрнула Малика за рукав и кивнула на противоположный конец площади. И он сразу увидел молодого, всклокоченного иудея, сонно слоняющегося возле прилавков с таким видом, будто он ещё не решил: то ли купить чего-нибудь, то ли самому продаться в рабство. Конечно, это был он. Малик сразу заметил потрёпанную суму. Наверняка в ней…
Маркунда быстро развернулась и широкими шагами отправилась к видневшемуся невдалеке закутку между двумя закрытыми лавками. Малик проскользнул следом за ней в пахнущее гнилыми, нагретыми солнцем овощами пространство, но сказать ничего не успел: колдунья сложилась пополам, упала и съёжилась на земле, накрывшись плащом.
— Тебе плохо? — Малик так быстро к ней кинулся, что даже сам не успел понять, как очутился рядом на камнях.
— Придётся быть немного подлой,— ответила колдунья, быстро выпрямляясь.
Выглядела она теперь как довольно приятная молодая невысокая иудейка с удивлённо выгнутыми бровями и замкнутым, немного слишком строгим лицом. Малик перевёл дух, прорычал что-то невнятное и тоже поднялся на ноги. Вернее, на ноги поднялся не совсем он, а долговязый, смуглый парень, судя по одежде и движениям — слуга.
— Ого! — уважительно поглядела на него Маркунда.
— И что дальше? — поднял брови Малик.
— Так выглядит его жена,— усмехнулась в ответ женщина.
— Откуда ты знаешь?
— Прабабка показала.
Египтянин поёжился. После их первого разговора, в ту же ночь, под утро Маркунда ушла в укрытые туманом холмы. Входной полог она сорвала и бросила на землю у порога, велев ни за что не закрывать вход. Сказала, что уходит просить помощи у прабабки, и если вход в дом будет закрыт — она не сможет вернуться. Через некоторое время лежащая вытянутой кучей ткань стала напоминать ему то готовый встать труп, то огромного шакала. Потом началось такое, что дважды Малик был готов прибить полог к косякам парой ножей и будь что будет. Не прибил.
Они снова вышли на площадь и огляделись. Иудей продвинулся ровно на одну лавку влево, и выглядел как человек, каждый миг готовый потерять сознание.