…Каюта Квиесиса была самая роскошная на судне. Иначе и не могло быть. И Квиесис гордился этим. Он гордился треугольным письменным столом орехового дерева, помещавшимся в углу под иллюминатором; трехстворчатым зеркальным шкафом, сделанным лучшими краснодеревщиками; широкой кроватью, заменившей тут обычную для остальных кают койку. Но больше всего Квиесис любил похвастаться драпировкой, которую самолично выбирал в лучшем магазине Дублина: и шторы, и обивка кресел, и портьеры, и покрывало на кровати — все было из синего шелка, напоминавшего залитое солнцем море.
И на этом великолепном покрывале, как был, в костюме и ботинках, лежал и беспокойно ворочался Квиесис.
Океан то и дело пригоршнями швырял воду в иллюминатор. Упругие брызги зарядами дроби стреляли по толстому стеклу, и у Квиесиса было такое чувство, будто он не в запертой каюте, а в крепости, осажденной противником.
В дверь постучали.
— Отец!
Опять Алиса!
— Отец, открой дверь!
— Я сейчас не могу с тобой разговаривать. Не могу и не желаю.
— Открой! — крикнула Алиса. — Открой, иначе… я сама не знаю, что сделаю, если…
— Что ты от меня хочешь? Даже на своем судне нет больше покоя. Все в заговоре, все бунтуют!
Квиесис отвернулся и закрыл ладонями уши. Некоторое время еще смутно слышался стук, потом все стихло.
Квиесис сел, скинул пиджак. Ему было нестерпимо жарко. Пылали щеки, уши, виски. Лоб покрылся испариной. И каюта качалась. Это не морская болезнь, нет, море ему нипочем. Квиесис поглядел на ковер. В глазах замельтешило, красный узор завертелся вихрем, превратился в пламя.
Алиса просто ненормальная. Чего она там только не наговорила! Впору подумать, что она влюблена в этого красного. Эх, лучше бы насчет этого не заикаться! Вот Алиса и взбеленилась. Теперь угадай, что она выкинет назло отцу. Разве Квиесис не знает свою дочь? Кто еще мог бы так вскинуть голову и заявить: «Да, я люблю его. Сперва сама не сознавала этого, а теперь поняла!»
Ничего-то девчонка не знает, ничего не понимает в жизни. Интересно, что бы она делала, если бы узнала, что «Тобаго» — это теперь все, что у них осталось, что в нем единственная надежда спастись от нищеты? Она бы живо отвернулась от того, кто уже протянул руку и собирался прикарманить ее добро. Ей бы и в голову не пришло полюбить человека, для которого цель жизни в том, чтобы все отнимать у других, в том числе и у нее. Проклятые коммунисты! Мало того, что они уже отняли отечество, так теперь, того гляди, отнимут и судно. Они даже его семью разрушают.
Если бы можно было довериться Алисе! Тогда бы она сама больше не мучилась и отца не изводила. Вдвоем им было бы гораздо легче. Но рассказать ей правду он не смел. Алиса женщина. Женщины легко распускают язык. Нет, нет, лучше повременить. Когда-нибудь настанет день, и она поймет, что отец вовсе не злодей. Она еще попросит у него прощения за сегодняшнюю дерзость.
В дверь опять постучали. Квиесис не отзывался. Пускай стучит, все делается ради ее же блага.
Но стук не прекращался. Он становился все настойчивее, не давал покоя.
— Ну, кто там опять? — в конце концов не выдержал Квиесис.
Одновременно заговорили несколько мужских голосов. Квиесис уже было собрался отпереть дверь, но вовремя понял, что явились представители команды с требованием освободить Дрезиня.
Взбешенный этой неслыханной наглостью, он снова улегся на кровать.
Паруп не был моряком. Качаться от нескольких бутылок шампанского или оттого, что весь корабль под тобой ходуном ходит, — это все-таки совершенно разные вещи. И нельзя сказать, чтобы качка особо благоприятно воздействовала на его внутренности. Становилось тошно уже от одного того, что горизонт вдруг проваливался куда-то в преисподнюю, а через мгновение снова чернел где-то над головой. Найти хотя бы одну неподвижную точку, за которую можно уцепиться взглядом! Но все, даже командный мостик и мачты, даже нос корабля и трапы, скользило, скакало, падало и опрокидывалась. Тут уж действительно лучше напиться по-настоящему.
И все же Паруп, судорожно хватаясь за поручни, пробирался к радиорубке. В последнее время она притягивала его как магнит.
При взгляде на Артура хотелось развернуться и изо всех сил треснуть по этой дурацкой роже. Ничего себе, славную кашу заварил радист! Правда, этот простофиля не виноват, что столь тонко задуманное предприятие окончилось неудачей. Свою роль он сыграл, как настоящая марионетка. Виноват он сам, Паруп. Надо было предвидеть, что Дрезинь полезет на рожон. Дрезинь — коммунист, а от таких можно ожидать все, что угодно, только не нормальных поступков. Да, снова допущена ошибка. И непростительная, если принять во внимание его долголетнюю службу в политическом управлении.