— Тут все немного устаревшее, я знаю: надо бы выбросить уже и этот диван, и старые запыленные кресла… даже эти паласы на полу выглядят пережитками далекого прошлого, — с поспешностью говорит мне Патрик, но я лишь впитываю глазами каждый осколок своего далекого прошлого и перебиваю его такими словами:
— Нет, мне все нравится. Не надо ничего менять ради меня…
— Так ты согласна переехать?
— Мне здесь нравится.
Мы поднимаемся по лестнице на, так называемый, второй этаж, на котором, как я помню, расположены только три комнаты: две спальни и ванная — спальня по правую руку от меня (наша с мамой бывшая комната) закрыта плотно прикрытой дверью… Больше всего я хочу увидеть именно ее, но сдерживаюсь и направляюсь в комнату противоположную ей — спальню Патрика. Мама нечасто в ней ночевала: у нее вечно болела голова… Думаю, Патрик был неспособен вызывать ответный отклик в ее душе — не ее типаж!
— Ты могла бы занять эту комнату…
— А другая комната… Я могу ее посмотреть?
Патрик мнется, словно не хочет, чтобы я даже входила в нее, и это меня интригует…
— Да, конечно, это ведь будет твой дом, если ты сюда переедешь, — наконец произносит он, словно сдаваясь под натиском собственного благоразумия.
И я надавливаю на ручку желанной двери…
Здесь, как и во всем доме, ничего не изменилось: такое чувство, словно мое прошлое законсервировали в этих стенах, подобно соленьям в погребке домовитой старушки, или плотно задраили, подобно отсеку подводной лодки — в любом случае, здесь даже запах, как мне кажется, тот же самый… Я почти ощущаю аромат маминых духов.
А потом вижу ее… книжную полку на стене. Не может быть! У меня стискивает горло, и я хриплю, старательно маскируя нахлынувшие эмоции мнимым приступом кашля.
— Это, должно быть, от пыли… Здесь лет сто никто не убирался, — говорит мне Патрик слегка виноватым голосом.
Я молчу — открой я сейчас рот хоть на полсантиметра, из него непременно исторглось бы отчаянное, полухриплое рыдание, которое колючим комком подперло мне горло.
Патрик сделал мне книжную полку… Я подхожу и легонько касаюсь ее пальцами: не видение ли это…
Нет, настоящая. Гладкая и… долгожданная.
— Сам сделал, — снова говорит Патрик. — Если хочешь, могу ее убрать…
Я так отчаянно машу головой, что даже хрустит в спинных позвонках. Ни за что не расстанусь с ней больше! Никогда.
Потом провожу рукой по застеленной покрывалом кровати и как будто бы слышу мамины слова: «Не кисни, принцесса, тебе понравится наш новый дом!» Ее давно забытый голос так явственно звучит в моих ушах, что я почти готова оглянуться, чтобы увидеть ту, что произнесла их сейчас …
Но мамы здесь нет.
Ее нет уже долгих девять лет…
Я сглатываю колючий комок и оборачиваюсь к Патрику:
— Хочу занять эту комнату. Можно?
И едва улавливаю в его голосе секундную заминку, когда он отвечает:
— Конечно, если ты хочешь.
— Хочу.
Сердце почти оглушает меня самое: оно еще никогда не клокотало с такой бешеной силой… Я прижимаю руку к груди и пытаюсь улыбнуться. Получается плохо…
7 глава
Вещей у меня немного, и переезд не занимает много времени: один полный багажник — и я в новом доме. Правда, следовало еще уладить юридические вопросы со старой квартирой, платить за которую мне предстояло еще целый месяц, то есть в принципе никакой спешки с переездом у меня не было, но…
Но мне не терпелось заселиться в старую новую квартиру!
Возможно, я просто жаждала инсценировать свое былое прошлое… примерить его на себе, как старое, но очень удобное платье — почувствовать себя собственной матерью, нашептывающей на ухо свое: «Не кисни, принцесса, тебе понравится наш новый дом!» А нравился ли он ей самой когда-нибудь?
Быть может — эта мысль никогда прежде не приходила мне в голову — она заранее выбрала Патрика моим будущим «папочкой» и только потому притащила упирающуюся меня в его квартирку на Визенштрассе? Неужели ее бегство было спланировано заранее? Неужели, когда мы лежали вечерами в нашей постели и болтали о том о сем, строя далеко идущие планы на будущее, она уже знала, что бросит меня и никакого совместного будущего у нас не было и быть не может в принципе? От этой мысли мне делается по — настоящему дурно, и я даже присаживаюсь на край кровати, точно так же, как в тот день, когда белый клочок бумаги из записной книжки перевернул всю мою жизнь…