Эти пальцы на моей талии не вызывают отторжения, их тепло даже приятно, но… но в животе не метутся полчища бабочек, в сердце не разгорается горячий пожар, в голове — пустота. Я ничего не чувствую к человеку напротив… Ничего, кроме дружеского расположения.
— Значит, чтобы ты позволила себя поцеловать, мне придется позвать тебя замуж, я правильно понимаю?
— Глупости говоришь, — кидаю я почти резко, хотя и маскирую резкость улыбкой.
Но Килиан не улыбается…
— А если я позову — согласишься?
Этот разговор накаляет мои и без того чрезвычайно взвинченные нервы, и я вырываюсь из его рук, спешно маневрируя между танцующими парами…
— Куда ты? — не отстает от меня парень. — Я просто пошутил. Брось, не будь такой букой…
Только он не шутил, уверена в этом…
— Килиан, — оборачиваюсь я к нему, — найди себе другую девушку, хорошо? Ты мне нравишься, но не так, как ты того хотел бы… и не так, как ты того заслуживаешь.
— Давай я сам буду решать, чего я там заслуживаю, а чего нет, — парирует он почти жестко. — Сам вижу, что ты равнодушна ко мне, но что если время все изменит… Ты мне нравишься… очень.
Я только и могу, что упрямо мотать головой — ни к чему нам длить эти бессмысленные отношения. Мое сердце уже занято, и этого не изменить…
— Именно поэтому нам лучше все прекратить. Не хочу давать тебе необоснованную надежду…
Он смотрит на меня большими голубыми глазами, и я ощущаю себя скверной девчонкой, пинающей бездомного щенка.
— Другого любишь? — спрашивает он. — Я его знаю?
И тогда я снова разворачиваюсь и спешу покинуть это шумное место с его неуместной к моему нынешнего настроению музыкой.
— Хорошо, Ева, не отвечай, если не хочешь, — увещевает меня парень. — Но друзьями-то мы можем остаться… Обещаю, что не стану напрягать тебя своими чувствами. Не глупи… Тебе ведь понравилось есть со мной клубнику! Кто еще накормит тебя ей забесплатно… Ева, да стой ты уже! — он неловко хватает меня за руку.
— Нельзя было мне соблазняться твоей клубникой… — А потом вдруг добавляю: — Я беременна.
Рука парня, удерживающая меня, со шлепком ударяется о его бедро.
— Ты шутишь?
Шучу? Нет, слегка привираю, но ему об этом пока не скажу.
— Нисколько. Теперь ты понимаешь, что тебе, действительно, следует найти себе другую девушку?
Килиан выглядит онемевшим и сбитым с толку, мне даже чуточку жаль его. Пусть радуется, что это хотя бы не его ребенок! Собственная ложь почти веселит меня.
— Ева…
— Да?
— Я не знал.
— Конечно, ты не знал. Прости, что сразу не сказала…
— Это…
— Не стоит так волноваться, — я слегка похлопываю его по руке. — Подбросишь меня до дома?
И мы направляемся к его байку: врушка-Ева и озадаченный парень — оба одинаково погруженные в себя; мы прощаемся у моего порога кивком головы.
Следующим утром Патрик выглядит таким же, как и всегда — разве что немного более оживлен, но в остальном я не вижу в нем перемены. А перемены не преминули бы произойти, встреться он с моей матерь, разве нет? Такими доводами я и успокаиваю себя, совершая привычные уже утренние манипуляции с фрау Штайн и с беспокойством поглядывая на часы: у нее по расписанию визит логопеда, и я хочу, чтобы тот пришел как можно скорее… Часы показывают четверть десятого.
Наконец, я впускаю в дом фрау Майер и препровождаю ее к ее пациентке, а сама хватаю с полочки ключи от машины и выбегаю из дома с гулко бьющимся о ребра сердцем.
Сегодня я увижу свою маму… У меня практически темнеет в глазах, и я еще крепче вцепляюсь в руль автомобиля. У-ВИ-ЖУ МА-МУ… Произношу по слогам, как животворящую молитву.
В пиццерию я вхожу за две минуты до назначенного времени, оглядываюсь: парочка у окна увлеченно беседует между собой, одинокий парень через два столика от них читает газету — больше никого. Присаживаюсь за самый ближний столик и кладу перед собой телефон с часовой стрелкой на главном экране: тик-так, тик-так… Часы на городской башне бьют десять раз.
Проходит еще десять минут, и бить тревогу начинаю уже я сама: вдруг с мамой что-то случилось… Вдруг…
Еще десять минут: она просто попала в «пробку»…
На тридцатой минуте ко мне подходит парень с логотипом пиццерии на футболке и робко интересуется:
— Вы Ева Мессинг?
— Да, — отзываюсь я глухо, ощутив вдруг неподъемный комок сердца, ухающий прямо в живот.
— Женщина, которая была здесь до вас, просила передать вам, — и протягивает белый листок бумаги.
Белый листок бумаги! Белый листок. Я молча сжимаю его в ладони и хочу было выскочить прочь, уйти, сбежать, забиться в самый темный угол. Отругать себя за доверчивость… Только тот же парень говорит мне: