Не могу поверить… Просто стою и хлопаю глазами, не зная, что и сказать. А Лукас, полностью довольный произведенным эффектом, тычет пальцем в сторону дома и приказывает:
— А теперь иди и выстави эту обманщицу за дверь. Выброси ее вещички за порог… Можешь даже припечатать парочкой словечек. Разрешаю… — И так как я молчу, продолжает: — Если не веришь, посмотри в документах: там вообще какой-то левый мужик записан. Я даже в глаза его никогда не видел. А вообще достаточно в зеркало глянуть: мы с Патриком абсолютно не похожи. Разве ты сама этого не замечала? А если тебе и этого мало, — решает добить меня несносный ребенок, — то просто хочу, чтобы ты знала: они целовались. — Заглядывает прямо в глаза, выискивая признаки гнева или недовольства — их нет. — Они целовались, — повторяет Лукас. — Кажется, мамашке припомнилось былое чувство… Ну, чего молчишь? Совсем ошалела, что ли? Отвечай уже.
Мне нечего ответить — разворачиваюсь и иду обратно к дому. Поднимаюсь на порог, прохожу мимо столовой, в которой Патрик по-прежнему утешает несчастную Ренату, поднимаюсь в комнату и нахожу хорошо спрятанную коробку с письмами Килиана… Я прочитала только самое первое, и теперь распечатываю второе.
«Дорогая Ева, помнишь тот день, когда я возил тебя лакомиться клубникой и загорать на пляже в компании своих друзей… Я часто вспоминаю, какой красивой ты тогда была, особенно с клубничным соком на губах — мне нестерпимо хотелось тебя поцеловать, только я так и не решился. Просто потому что ты не была готова… Ты не любила меня тогда. А теперь, любишь ли ты меня хотя бы чуть-чуть? Иногда мне кажется, что да, особенно если замечаю твой взгляд, устремленный на меня как бы в задумчивости… Неявно для тебя самой. Уверен, ты и сама не отдаешь себе в этом отчета.
С тех пор клубника неотрывно связана для меня с тобой, Евой Мессинг, маленькой девочкой, затерявшейся в своем прошлом… Девушкой, каким-то образом расцвечившей мою жизнь яркими красками, и заставившей посмотреть на мир другими глазами.
Теперь мечтаю только об одном: хочу, чтобы и ты посмотрела на мир другими глазами… Сняла с глаз повязку и сделала правильный выбор…»
Правильный выбор… Провожу пальцами по рукописным строчкам письма и ощущаю тянущую боль в области сердца: думаю, это тоска по человеку, их написавшему. Теперь-то я могу себе в этом признаться…
Стресс и вино был не при чем…
«Сняла с глаз повязку и сделала правильный выбор».
— Ева, — кличет меня Патрик, — Евы, ты где?
Правильный выбор. Прячу коробку в прежнее место…
— Я здесь. Что случилось?
— Ты поговорила с Лукасом?
— Совсем коротко — он не пожелал возвращаться. Сказал, что вернется, когда проветрит голову…
Патрик качает головой.
— Рената сильно расстроилась, и все это в праздник. Как жаль, что мне не удается достучаться до него…
Сейчас я могла бы рассказать ему об обмане Ренаты, признаться, что Лукас не его сын, вывести ту на чистую воду, но… я этого не делаю. Есть люди, которым необходимо за что-то держаться, чтобы быть на плаву. Патрик именно из таких… Быть может, сын поможет ему не уйти на дно — сын, любимое дело и… Рената.
Мысль о подобном вызывает улыбку… Улыбку, а не горечь отчаяния.
Все изменилось…
Я чувствовала это целую неделю.
И я не ошиблась.
30 глава
Рано утром в нашу дверь дважды звонят. Открывает ее Рената, да так и застывает на месте: на пороге стоит офицер полиции, подле него — Лукас. С подбитым глазом, помятый, тщетно пытающийся казаться невозмутимым…
— Лукас. — Рената отступает от двери, и оба гостя входят в прихожую. — Что случилось?
— Фрау Мельсбах? — вопрошает офицер.
— Да, это я
— Ваш сын был задержан за драку в пьяном виде. Потасовка получилась серьезной, поэтому простым выговором, боюсь, не обойдется. Предстоит судебное разбирательство…
Рената хватается за сердце.
— Судебное разбирательство?
Офицер смягчается и говорит:
— Так как ваш сын несовершеннолетний, то ему, скорее всего, присудят общественные работы. Надеюсь, это заставит его думать о последствиях своих поступков… — и он награждает подростка строгим взглядом из-под насупленных бровей.