Особенно колоритной среди таких была Карпова — Селафаила по монастырю. Сухая, костистая старуха с фанатично горящими на длинном лошадином лице глазами, без единого зуба во рту — она явно стремилась «пострадать за веру». Даже на обычные вопросы отвечала злобно, с вызовом, прямясь на стуле, как на костре.
— Какую должность в монастыре вы занимали? — спрашивал ее Михеев.
— Келейницей была у матушки игуменьи, царство ей небесное, несчастьями убиенной. Накажет вас бог за ее святую душу.
Михеев, устав от обходных и наводящих вопросов, на которые никаких интересных ответов не получил, решил пойти напролом.
— Мы знаем, что при вашем участии в монастыре прятались драгоценности бывшей царской семьи, в частности — шкатулка с ожерельем царицы. Где они сейчас?
Селафаила, с загоревшимся взглядом, брызжа слюной из беззубого рта, закричала кликушески:
— В узилище пойду, огнь и пытку приму, а не скажу! В геенне огненной на том свете мучиться не хочу. Вам, безбожникам, тайну святую выдать? Жги меня, режь меня, ничего не узнаешь. Удостоюсь муки-мучен-ской с верою и любовью во имя отца и сына и духа святого, именем коих клятву давала…
— Большое ожерелье-то было? — перебил ее Михеев.
— Не было никакого ожерелья, враки это. А четки иерусалимские, с частицей креста Христова, святыню царицы-матушки, так захоронили, что вовек никому не найти. И не пытай лучше. Я не Препедигна-грешница, коей вечно гореть в аду, в смоле кипящей, клятву не нарушу.
— А что она сделала, Препедигна эта?
— Передала я ей от игуменьи узелок с золотом для укрытия. Тыщи на две, как сказали, рублей. А она, клятву нарушив, яко тать покусилась на добро обители, прикарманила. Говорит — украли. А кто на базаре за золото баретки новые покупал, спроси-ка у нее? То-то. В геенне ей место, греховоднице толстопузой. А меня — хоть режь, хоть жги… И о шкатулке царской не спрашивай, не скажу.
— О какой шкатулке? — насторожился Михеев.
— В которой четки святые хранились…
Михеев, улыбаясь, перемигнулся с Саидовым и прервал Селафаилу:
— Ладно, бабушка. Идите, отдыхайте. Резать и жечь мы вас не будем. Нет нужды.
Старуха растерянно посмотрела на него, затем перевела недоуменный взгляд на Саидова, словно прося перевести — о чем это ей говорят.
— Идите, идите, — встал, чтобы проводить ее, Саидов. — Идите с богом, отдыхайте.
Но Селафаила встала не сразу, все еще ожидая чего-то, не веря, что ничего более от нее не требуется.
— Кто бы эта такая — Препедигна? Имя-то какое, ни в жизнь не слыхал. Нет там ее в наших списках? — спросил Михеев, когда Селафаила вышла.
— Есть такая, — сказал, просмотрев свои списки, Саидов. — Только вот фамилии нет. Никак ие доищусь.
— А поискать надо. Даже без фамилии. Может, ее по фамилии-то до сих пор никто не зовет. И еще — что это за шкатулка царская? Только ли четки святые в ней хранились?
Царская шкатулка снова всплыла в несколько курьезном разговоре с другой келейницей игуменьи, древней старухой Чусовлянкиной.
— Агния мне имя дали, за кротость, — представилась она в ответ на вопрос об имени и фамилии, кротко глядя на Михеева тусклыми слезящимися глазами и держа ладошку ковшичком у уха.
— Долго вы в монастыре прожили? — спросил ее для начала разговора Михеев.
— Ой, долго.
— Лет двадцать?
— Двадцать, милый, двадцать, — кивала головой Агния.
— А может, тридцать? — улыбнулся Михеев.
— Тридцать, — охотно соглашалась бабка.
— Может, и больше?
— Кто его знает. Давно. С малолетства в обители.
— В каких вы там ролях были, в обители-то?
— В ролях не бывала, как можно! — испуганно отстранилась Агния. — Келейницей была я у матушки.
— Доверяли вам, значит?
— Доверяли, касатик. Волосы утром причесывала, постелю заправляла, в бане спину терла, перед сном иногда пятки чесать доверяли.
Саидов еле удерживал смех, несмотря на укоризненную мину Михеева.
— И тайны тоже доверяли?
— И тайны тоже.
— Какие же?
— А всякие. Сон какой привидится — расскажет, скоромное в пост при мне покушает, наливочку за пазухой принести доверит. Доверяли, милый, как не доверять, давно я при ней… — наставительно, как заблуждающемуся мальцу, объясняла Агния.
— Значит, знали вы и о том, как пряталось монастырское добро?