Я дрожащей рукой принимаю подарок. Кланяюсь названной сестричке, красный от страха и стыда. И краем глаза наблюдаю за казоку-хетто, неподвижным и стиснувшим челюсти так, что сейчас захрустят зубы.
Наконец тот медленно кивает.
Продолжает буравить меня пронзительным взглядом, а затем приказывает всем выйти. Всем, считая Открытое Око, и не нужно спорить. Всем, включая любимую дочку, и он снова не желает слушать возражений. Всем, за исключением необычного манкса по кличке Ланс, машинально подавшегося к дверям…
Глаза вожака предательски поблескивают, когда он наблюдает за насупившейся девчонкой (особенно за «жидким бинтом» на ее горле)… Но этот чу-ха умеет очень быстро прятать лишние эмоции, и вот он вновь неприступная твердь.
Когда мы остаемся наедине, Нискирич молча изучает меня сквозь дым.
Долго. Достаточно долго, чтобы усилить и без того немалый страх, перемешанный с гордостью за эффективно примененное умение. Наконец фер Скичира переводит взгляд на подаренное дочерью кольцо, а затем начинает негромко говорить.
Я прекрасно знаю, о чем он собирается меня расспросить. И даже готов подарить ему ровно половину правды. Но совершенно не представляю, что же Нискирич фер Скичира в итоге предложит существу по имени Ланс, до этого рассвета не имевшему в Тиаме никакого родства…
Глава 12
ПОДОЗРЕНИЯ И БЛАГОДАРНОСТИ
Дальше просторного гулкого гаража Пио со мной не пошел. Махнул на прощание и остался болтать с приятелями из ремонтной бригады. Со вздохом выбравшись из фаэтона и забросив рюкзак на одно плечо, я двинулся знакомыми коридорами.
Всюду встречались «Дети», как знакомые, так и не очень. Большинство здоровалось, но новенькие предпочитали вытаращить глаза и юркнуть в смежный проход. Ноздри забило знакомым запахом убежища, ароматом из числа тех, от которых воротит, но одновременно и надышаться не можешь.
Подмечая, что поменялось в крепости с моего последнего визита, я неспешно шел из одной его части в другую, вспоминая собственное утверждение, что даже если провел в этих стенах всего несколько минут, это уже многим больше нужного для счастливой жизни. Впрочем, кем бы я стал, если бы шесть лет назад не вышел из этих ворот свободным «Дитем» в форменном жилете?
Теперь же мне было, с чем сравнивать, и я не мог удержаться от параллелей. Конечно, Нарост был ничуть не похож на казоку-шин Данава фер Шири-Кегареты. Если цитадель Песчаного Карпа отличала роскошь и даже излишняя помпезность (вспомнить хотя бы живые деревья и корову!), то база клана моего отчима больше напоминала казармы.
Грубые стены почти не драпировались, причем даже грошовыми свето-струнными слепками; не виднелось ни полотнищ с умными изречениями, ни гравюр; повсюду царил спокойный светло-серый окрас бетонных блоков с редкими вкраплениями специальных путеводных значков, смысл которых был известен только «Детям».
Никакого деления на зоны Нарост тоже не имел: из мастерской по разборке угнанных фаэтонов можно было угодить в общую сауну для йодда, а из обеденного зала — в стрелковый тир или лабораторию по варке зелий.
Разумеется, повсюду шныряли «Дети» Нискирича, как прибывшие в крепость по делам казоку или за персональными приказами (после визита в «Мост» система примитивного личного общения уже не казалась мне такой архаичной), так и живущие здесь постоянно, на правах гарнизона.
Обнаружив, что тренажерный зал переделали под оружейную мастерскую, замуровав одну дверь и пробив две новые, я поднялся на этаж, свернул в крытую террасу на южной стене и вдруг встретил старого приятеля.
Ункац-Аран по-прежнему одевался в невообразимое тряпье, самолично украшенное самыми причудливыми символами. Левая половина башки шамана сверкала лысиной, а седые волосы на правой были наращенны так, что позволяли заплести три изрядные косицы.
Подобно натуралистам, обуви старый мошенник не носил, шлепая по бетону коридоров мозолистыми пятками, а ритм при ходьбе задавал себе коротким узловатым посохом из тяжелого дерева иннти, за которым (правда, только по его собственным словам) совершил паломничество в пустыню. На поясе болталось неизменно огромное количество сумочек, мешочков и кошелей.
Заметив меня, Открытое Око остановился и чуть не выпустил посох из артритных пальцев. Насмешливо склонив голову, я двинулся к сгорбленному чу-ха с таким видом, будто собирался обнять.
— Куо-куо, мудрейший! — широко улыбнулся я, но он привычно шарахнулся в сторону, словно боялся проказы.
— Ты просто не мог пройти по своим делам другим коридором, терюнаши… — хорошо поставленным голосом возмутился шаман, выдерживая ощутимую дистанцию.
— А что случилось? — поразился я, осматривая себя в поддельном недоумении. — Не рад видеть?
— У меня сейчас обряд очищения от зловредных напастей! — желчно огрызнулся старик. — В святилище ритуала ждут почти двадцать йодда, а теперь мне предстоит очищаться самому!
Я покачал головой, разделяя его горе.
— А ты сделай вид, что не видел меня, сисадда?
— Твой гадкий язык подобен змее, жалящей сотней ядов… — пробормотал Ункац-Аран, осеняя себя охранными знаками.
Я опустил руки и притворно нахмурился.
— Осторожнее, старик! — Мой указательный палец вознесся к крыше террасы. — Ты мне нравишься, — какая откровенная ложь! — но ведь я могу и обидеться!
Чу-ха клацнул зубами. Пристукнул посохом, схватился за один из амулетов под разрисованным балахоном. Кажется, он снова напугался, причем не на шутку. И наверняка побежит жаловаться отчиму. Но я был готов выслушать хоть сотню порицаний, лишь бы поддеть седошкурого шарлатана!
Пожалуй, если рассуждать теоретически, не очень хорошо иметь в недругах такую змеюку, как Ункац-Аран. Но если уж имеешь, лучше держать поближе и почаще провоцировать, вынуждая открывать истинную личину…
Впрочем, подчас я бывал несколько несправедлив. Со своей работой старик недурно справлялся, причем уже не первое десятилетие; две трети «Детей заполночи» были неискоренимо суеверны, а потому охотно одаривали Открытое Око за его нехитрые ритуалы, умоляя проводить их снова и снова и горстями скупая амулеты. А еще у него получалось сносно гадать. С вероятностью 50 на 50, конечно, но это тоже являлось вполне себе результатом…
Он еще раз испепелил меня взглядом. Сделал несколько пасов свободной лапой, что-то начертил на морщинистой щеке, побурчал под нос, а затем по дуге — едва ли не прижимаясь к стенке, — обошел меня, и торопливо скрылся на лестнице.
Едва не расхохотавшись ему вслед, я поддернул лямку рюкзака и продолжил путь.
К счастью, привычного мне крыла перепланировки не коснулись — в крохотной гостиной перед широкой низкой дверью (одна створка была выкрашена в черный, вторая в бледно-желтый) отдыхали пара «Детей», неизменные охранники и помощники.
Вероятно, о моем визите парни прослышали, потому что едва ли оторвались от игры в «оглянись!», скрестили пальцы и синхронно кивнули на вход. Вздохнув, я шагнул в кабинет Нискирича фер Скичиры.
Вожака только что закончили массировать. Одна полуголая самочка собирала переносной сборный стол, вторая складывала полотенца. Заметив меня, обе издали смущенный писк, но вернулись к нарочито неспешной работе, косясь на уродца с ужасом и восхищением, и стараясь не перемигиваться.
Черношкурый Нискирич, обнаженный по пояс, крепкий, мускулистый и покрытый многочисленными шрамами, стоял в пол-оборота к дверям. Натягивал серую майку на побелевшие плечи, и я успел заметить, как основательно разрослась вертикальная полоса седины на его широкой спине.
Он одернул ткань, обернулся, широко раскинул лапы. На груди, глубоко под шерстью, мелькнула первородная клановая татуировка, нанесенная давным-давно.
— Мой мальчуган! — воскликнул чу-ха так, что массажистки вздрогнули и ускорились.