- Я понимаю, - произнес я многозначительно.
- Этот ваш желчный двойник не очень вам мешает?
- Как вам сказать... Иногда просто житья не дает. Особенно, когда не высплюсь.
- Хотите от него избавиться?
- Да... То есть, нет, - сказал я поспешно.
Я представил себя в кресле под колпаком - стало как-то не очень уютно.
- Что ж, очень жаль. Это было бы тоже интересно... Хотя вряд ли возможно. Вы, наверное, догадываетесь, то он, этот двойник, не что иное, как вы сами. Поэтому вас очень трудно от него избавить. А было бы в высшей степени полезно попробовать.
- Полезно? Полезно для кого?
- Для науки, например.
- Хм...
- Вам этого мало? Тогда для человечества, для цивилизации. Что есть человек? Что есть личность? Может ли она быть разделена на какие-то структурные единицы?.. На какие?.. Как это выяснить?..
Шеффилд каждый раз делал паузу, надеясь, видимо, что я подхвачу его мысль. Я же никак не мог понять, куда он клонит, и он продолжил за меня.
- Вероятно, мы должны действовать как скульптор, отсекая от личности все лишнее до тех пор, пока в какой-то момент не обнаружим, что вот, ее больше нет!
- Вы думаете, что это произойдет скачком? А может быть при отсечениях личность будет меняться плавно, и мы так и не сможем определенно сказать, после какого удара молотка она перестала существовать?
- Да, да, - Шеффилд покивал, - Конечно, вы правы. И на какой-то стадии мы должны получить полного идиота... Человек - самый сложный объект из всех, известных науке. И, увы, наиболее малоисследованный. Так уж исторически сложилось, что человек, его личность очень нечасто попадали в поле зрения науки. Тому была масса причин. Во-первых, человек венец природы, вершина божественного промысла. Как же можно изучать его душу, вложенную самим Господом! Во-вторых, человек - не подопытный кролик, и ставить над ним эксперименты антигуманно. А без эксперимента нет науки. Втретьих, очень сильная конкуренция со стороны гуманитарных дисциплин. "Человек - сфера искусства". А, как известно, "наука ищет истину - искусство ею располагает". И вот вам результат: медицина - наука, психология, психопатология, психофизиология - это нечто на грани искусства. Все качественно и очень редко - количественно. Кстати, вам известно, например, что второй параграф Всемирной Декларации запрещает любые эксперименты, допускающий воздействие на структуру личности человека?
Я сделал вид, что не совсем понимаю, о чем речь. Это возмутило Шеффилда несказанно.
- Вы что же, не имеете понятия о существовании Декларации? - поинтересовался он.
- Нет, конечно же, я знакомился с этим документом, но... Вы понимаете, структура личности - это для среднего человека нечто такое, что... не вполне...
Я очень старался, чтобы в моем голосе были слышны нотки растерянности, сожаления и почтения к людям, которым известна тайна данного термина. Это мне удалось. Шеффилд смягчился.
- Этот пункт - один из наибестолковейших во всей Декларации. Я пытался узнать, кто спровоцировал его появление, но увы... Теперь это вещь в себе, - сарказмом было пропитано каждое слово моего собеседника. - Появление этого пункта знаменует славную веху в истории человечества, которое не удосужилось до сих пор понять, из кого она состоит... Структура личности!.. Как будто известно, что личность имеет структуру, И что кому-то может прийти в голову на нее влиять. А как, позвольте вас опросить? Не знаете? Я вам окажу! Личность меняется непрерывно. Она эволюционирует. Любое взаимодействие личности с внешним миром изменяет ее структуру!
- Для чего же тогда этот запрет? - удивился я. - И потом, нельзя запретить что-либо целиком и полностью, такой запрет не может быть эффективным. Необходимо установить границу, начиная с которой это "нельзя" должно работать.
Шеффилд глянул на меня с уважением. Так, по крайней мере, мне показалось.
- Возможно, вы и сами не знаете, до какой степени правы.
"Ну, я-то, положим, знаю!" - подумал я несколько самонадеянно, И был наказан.
То, что сказал далее Шеффилд, явилось для меня откровением.
- Разумеется, наша беседа носила до сих пор несколько отвлеченный характер. Мы толковали о каком-то гипотетическом объединении личностей, о создании сверхличности и даже, может быть, в некоей весьма отдаленной перспективе, о новом типе разумного существа. Все это полезно и забавно. Но, возвращаясь с небес на землю, я хотел бы отметить некоторое очень интересное свойство нашей цивилизации. В контексте вашего последнего замечания. Обращали ли вы внимание на то, что с развитием этой цивилизации начинает катастрофически возрастать количество запретов? Нельзя то, нельзя се ничего нельзя! Что интересно, запреты носят прямой и категорический характер. В то же время раньше, насколько мне известно, прямо почти ничего не было запрещено, а только кое-что не поощрялось, и преградой служила мораль. Обратите внимание - мора-аль! Нечто эфемерное, расплывчатое, но как великолепно она регулировала общественные отношения!
- Вы хотите сказать, что отношения в обществе становятся все более и более аморальными? - спросил я осторожно.
- Нет, этого я утверждать не берусь. Я утверждаю, что они становятся все более и более формальными. И, следовательно, я немедленно начинаю утверждать, что формальными же становятся связи между отдельными индивидуумами. А это признак того, что наше общество начинает медленно, но верно двигаться к распаду. Кстати, обюрокрачивание общественных структур - иной признак, но природа его та же. Там, где утрачиваются живые связи, чтобы сохранить структуру, продлить ее век, устанавливают отношения формализованные... По-моему, я уже все сказал, что хотел. Во всяком случае, достаточно.
Шеффилд замолчал.
Я понял, что аудиенция подходит к концу, поблагодарил за приятную и в высшей степени плодотворную беседу, посетовал, на то, что отнял слишком много времени. На это Шеффилд как-то по-особенному хитро усмехнулся и сказал: "Заходите еще, если появится желание поболтать".
"Непременно!" - ответил я и удалился, открыв задом дверь его кабинета.
При этом я совместил процесс открывания двери с процессом отвешивания поклонов. Кстати, рекомендую - очень удобно. Если, конечно, двери открываются наружу. Что, в свою очередь, очень удобно, если часто приходится выставлять посетителей.
В кабинетах больших начальников двери должны открываться только наружу!
Глава 6
У Спиридонова дверь кабинета открывалась вовнутрь. Создавалось впечатление, что он так и сидел на своем месте с тех пор, как мы расстались двое суток назад.
- Можно? - поинтересовался я, закрывая эту дверь изнутри. Спиридонов сморщился и посмотрел на меня глазами ангела, уволенного из рая без права ношения крыльев.
- Что? - спросил я.
Он молча показал пальцем на свою щеку.
- Зуб?
Он помотал головой.
- А что?
- Язык прикусил. Опух, зараза. Болит - мочи нет!
- Так прими таблетку.
- А какую надо? И где я ее тебе возьму?
- Ну, ты, Василий Васильевич, прямо как дитя малое. Вон же аптечка стоит на шкафу в соседней комнате!
- Сам видишь - никого нет, - рассердился Спиридонов, - а мне из кабинета выйти нельзя.
- Почему?
- Сан не позволяет... Все разбежались кто куда, должен же кто-то сидеть на связи!
- Так в соседней же комнате, Василий Васильевич, а? сказал я, пряча улыбку в усах, которых у меня не было. Иначе говоря, лукаво.
- Отстань! Чего тебе надо?.. Ну не знаю я, какую таблетку пить, не знаю! Понял? И иди отсюда, пока цел! - взорвался он.
Я взял стул, поставил его возле стола, сел напротив и изобразил на лице скуку.
Скажу честно: мне сорок лет, но когда я общаюсь со Спиридоновым, постоянно хочется озорничать. Стояли бы чернила на столе, так я бы их выпил. Или, например, лежала бы скатерть, так бы и сдернул. Примерно то же самое я замечал и за другими. Чем был обусловлен этот синдром, объяснить совершенно невозможно. И тем не менее.
- Ну, - сказал Спиридонов, продолжая морщить лоб и кривить рот, - чего сидишь? Давай рассказывай, нечего тут сидеть.