Вопросов о том, ехать нам или не ехать, не возникало. Для Риты это какая-никакая, но все же мать, для меня – теща, во время всех наших редких личных встреч старательно делавшая вид, что одобряет брак своей младшей дочери. Да и с дипломатической точки зрения проигнорировать такое событие было бы просто неприлично, так что я вздохнул и приказал срочно готовить борт номер один к первому международному перелету, благо у Вильгельма недавно появился нормальный аэродром для приема дирижаблей. Тащиться на поезде не хотелось – во-первых, долго, а во-вторых, эсеры, несмотря на множественные аресты, пока своей взрывной активности не снижали. Впрочем, императорский поезд все равно поедет в Берлин – с нашими сопровождающими лицами, потому как не в дирижабле же их везти! Там есть места только для восьми пассажиров, причем спальных всего четыре. Я, конечно, могу лететь вторым пилотом, сэкономив таким образом одно место, но зачем? Даже в таком варианте на борту не поместится и десятая часть сопровождающих.
Несмотря на то, что этот визит не планировался заранее, дворцовая полиция успела к нему подготовиться, и в Германии нас с женой встречал не только кайзер, но и лично генерал-майор Ширинкин. Его ведомство вновь вернулось в подчинение начальнику императорской охраны – сразу после того, как полтора года назад Черевин по пьяни простудился, а потом, несмотря на усилия Боткина, помер от воспаления легких, и его место занял Евгений Никифорович.
Встреча произошла в аэропорту Темпельхоф. Кстати, само слово – аэропорт – в этом мире ввел в оборот кайзер. У меня использовались понятия «летное поле» и «аэродром», но кайзер решил, что, раз уж у него будет воздушный флот, то и базироваться он должен в портах, только особых – воздушных.
– Рад видеть вас вдвоем, хотя, конечно, жаль, что встреча происходит по столь прискорбному поводу, – жизнерадостно заявил Вильгельм. По нему что-то не замечалось, чтобы он так уж безутешно скорбел об усопшей матери. Все правильно, она с самого начала его царствования находилась в оппозиции сыну. Почти как моя мать, только ей хватило ума понять реальный расклад сил и по-быстрому сменить сторону, а Виктории – нет. Поэтому они с Вилли так и не помирились.
– Автомобили для вас поданы, – продолжал кайзер, – а вообще жаль, что все произошло так неожиданно. Явись вы сюда через месяц, увидели бы то чудо, которое готовит для меня герр Даймлер. Колоссаль! Но его надо видеть в натуре, на чертежах он смотрится не столь внушительно.
Да уж, гигантизм всегда был отличительной чертой Вилли, так что ему автомобили, до сих пор покупаемые у меня, быстро начали казаться слишком маленькими. А чертежи его будущего шестиколесного монстра я видел, когда они были еще эскизами. Ну что тут скажешь, движок мощностью шестьдесят сил на шесть с половиной тонн сухого веса этого чуда техники обещает массу «приятных» ощущений водителю. Да и пассажирам, наверное, тоже. Впрочем, для езды по хорошем дорогам и такое сойдет.
Кстати, по аналогичной причине Вильгельм стал ярым сторонником дирижаблей. Ведь дельтаплан нельзя сделать хоть сколько-нибудь крупным, а дирижабль – еще как можно! Лишь бы денег хватило.
В ответ на вопросительный взгляд Риты я слегка покачал головой, что означало – ей, похоже, нет необходимости прямо сейчас начинать изображать великую скорбь по безвременно усопшей матери. Супруга не раз рассказывала мне о своем детстве, и мне еще тогда подумалось, что я бы, пожалуй, такой родильнице мог и помочь усопнуть пораньше, не дожидаясь милостей от природы. Нет, у гроба, конечно, Рита будет стоять с застывшим лицом, с трудом сдерживая слезы, но сейчас это не нужно, Вильгельм и так прекрасно обойдется.
– Так что прошу в автомобили, – закончил тем временем кайзер, – в Потсдаме нас ждет скромный обед, где мы сможем поговорить… гм… о наших невеселых делах.
– Ты имел в виду Францию? – шепнул я ему перед тем, как загрузиться в лимузин своего же собственного производства – правда, не третьей, а всего лишь второй серии.
– Да, дорогой Алик, именно ее, – вздохнул Вилли.
Ну да, сведения о том, что французы заметно усилили заигрывание с моим ближайшим окружением, до кайзера наверняка дошли. И я, разумеется, уже знал, под каким углом все это надо осветить Вильгельму.
До обсуждения французских дел беседа дошла к десерту, и, так как я не очень люблю сладкое, то появилась возможность прекратить жевать и послушать, о чем беспокоится кайзер.