– Здесь раньше обезьянник был, – пояснил Уж.
– Шутишь, – не поверил ему Завьялов, так как, по его мнению, в России обезьянники могли быть только в зоопарках.
Но убийца говорил на полном серьезе. Давным-давно ученые для своих опытов держали здесь обезьян: макак-резусов, гиббонов, зеленых мартышек, даже шимпанзе. Теперь от былой роскоши остались только опустевшие клетки да неистребимый запах. А сами ученые научились таскать лягушек из болота и ставить ловушки на крыс. Надо же им хоть кого-то резать ради грядущего торжества науки.
Уж щелкнул выключателем. Неожиданно яркий свет озарил четыре ряда клеток – одни поменьше, другие побольше, а две в углу совсем большие, с толстенными железными прутьями, тронутыми налетом бурой ржавчины.
– Здесь шимпанзе сидели. Говорят, хоть они и меньше человека, но здоровые, как штангисты. Не зря тут прутья толщиной с мой большой палец, тонкие бы они запросто сломали. И смотри, какие запоры классные. Я их почистил, смазал, теперь пашут, будто новенькие.
Завьялов наконец поверил, что оказался в старом обезьяннике. Но зачем его привезли сюда? Ведь Уж говорил о больших деньгах и азиате с армянским прозвищем Тигран, которому нужно было передать всю сумму. Тем временем Уж вновь зазвенел ключами. Он распахнул дверцу большой клетки и резко бросил лейтенанту:
– Залезай.
Тут Завьялов впервые ощутил тревогу, которую постарался отогнать от себя. Уж вооружен, он не скрывает этого и уже имел две или три возможности застрелить лейтенанта. К тому же Завьялов не понаслышке знал о состоянии людей, готовящихся убивать себе подобных. В их поведении ощущалась взвинченность, нервозность, иногда обреченность и всегда что-то неуловимое, будто люди заранее предчувствовали приговор Высшего суда за творимые ими злодеяния. Уж только слегка волновался, что нормально для человека, начинающего рискованную, но уже много раз проделанную операцию. В его размеренных движениях не было и намека на готового к смертельному броску хищника. Поэтому Завьялов, слегка поколебавшись, ловким движением тренированного тела прошмыгнул в дверцу.
– Смотри в дальнем углу. Там под опилками съемная дощечка, а под ней сверток с бабками.
Лейтенант стал разгребать мусор и вдруг услышал за спиной щелчок. Он быстро обернулся. Рядом с клеткой, держа в руке пистолет с глушителем, стоял Уж. Кровожадная ухмылка изменила его блеклое лицо до неузнаваемости. Оно стало омерзительно отталкивающим и в то же время очень запоминающимся.
– Ну что, мусор, допрыгался? Сам полез в клетку, глупый бабуин! Извини, что не могу угостить тебя бананом, зато у меня есть парочка свинцовых виноградин. Скоро, очень скоро ты их попробуешь.
Уж ликовал. Ему всегда до спазма в горле хотелось, чтобы жертва знала о своей участи хотя бы за несколько минут перед выстрелом. Увы, человек мог закричать, поднять тревогу, и приходилось стрелять без предварительного уведомления. И наконец свершилось! Причем в глаза смерти затравленно смотрел не абы кто, а сотрудник милиции! О таком можно только мечтать.
– Что молчишь, животное? Попал в обезьянью клетку и сразу говорить разучился? Хорошо, ты у меня будешь безмозглым и немым самцом шимпанзе по кличке Мусорок. За неизлечимую тупость и чтобы не портил славный род шимпанзе, Мусорок приговаривается к кастрации.
Дуло пистолета скользнуло вниз, и тут жажда жизни, словно пружиной, бросила вперед тело лейтенанта. Его нога с огромной силой ударила в прут. Может, тот и был рассчитан на цепкую хватку шимпанзе, но сейчас его нижний конец выскочил из гнезда. Уж инстинктивно среагировал на взметнувшуюся ногу так, словно не было между ними железной преграды. Он отшатнулся в сторону, зацепился за угол клетки из соседнего ряда и с трудом удержался на ногах.
Однако уже через секунду убийца вскинул пистолет и нажал на курок. Лейтенант в это время пытался выдернуть прут. Его тело распласталось на опилках, и только пальцы сжимали железо воистину мертвой хваткой.
Уж, рассчитывавший всаживать в лейтенанта одну пулю за другой, до поры до времени нанося болезненные, но не смертельные раны беспомощному пленнику, матерно выругался.
– Вот гнида, такое представление испортил! Оставил только самое нудное – возню с трупом, – злобно прошипел он.
Подберезский вез Комбата и Дашу по улицам Москвы. Максимальная скорость лишь изредка превышала сорок километров в час.
– Не понимаю идиотов, которые ездят по городу в спортивных автомобилях. У них на спидометрах обозначено “240”, а то и больше, так вот из этого числа двести можно смело убрать, будет самое то. А если так пойдет и дальше, ты, Борис Иванович, на московских улицах пешком любой “Порш” обставишь.
– Так в Москве автомобиль уже перестал быть средством передвижения, – возразил Рублев. – Он свидетель толщины кошелька и влияния его хозяина. Знаешь, на одном из фуршетов владелец “Линкольна” хвастался, мол, их подземный гараж снабжен супернадежными запорами и вдобавок охраняется бывшими “альфовцами”. Рядом стоял “новый русский”, с бриллиантовым перстнем и следами сведенных наколок, презрительно усмехнулся и говорит: “Подумаешь! Я свой “Роллс-Ройс” оставляю где хочу и двери не закрываю, и ни одна падла не осмелится даже посмотреть в его сторону”. Так что не только по машине судят о твоем положении в обществе, но и по тому, кто и как ее охраняет. Ты бы, Андрей, приставил к своей для солидности несколько здоровых лбов с автоматами.