С покойников была снята вся одежда, которая досталась преимущественно женщинам. Джеральд грел Мими, свернувшись вокруг нее клубком, как кот, который греет собственное брюхо. Эмма кормила малышку скудным, скорее всего, вконец обезжирившим молоком, и Мими охотно ела, но худела, пусть и не так, как взрослые, но все же заметно. Насколько же не подготовлен человек к голоду и холоду, раз даже его младенцы худеют уже на шестой день!
Зато воды стало в достатке. Дождь за дождем — влага наполняла бутылки через самодельный раструб. Пили все вволю.
Польза от холода была только одна — покойники не сильно пахли. Хоть все и смирились уже со сладковатым, тошнотворным запахом гниения, но все же на жаре было бы гораздо хуже.
Никто и ни с кем практически не разговаривал. Все вдруг поняли, что речь отнимает силы, и погрузились в анабиоз, будто бы готовясь к постепенному, неумолимо приближающемуся умиранию. Колкие и холодные взгляды говорили только об одном — каждый думал, как бы протянуть подольше.
Утром седьмого дня, когда уже прекратились всякие звуки из нижнего контейнера, Нейтан увидел, что двое дауншифтеров, прислонившись друг к другу, словно согревая, мертвы. Нейтан осмотрел их, затем стремительно двинулся к сложенным штабелем трупам. Оказалось, что дауншифтеры ночью решили отведать сырого мяса покойников — и поплатились за это отравлением, которое прикончило их быстрее, чем можно себе представить. Пустые желудки и ослабленный иммунитет вообще не оказали сопротивления трупному яду. Дауншифтеров даже не стали перекладывать в угол. Они так и остались — рядом с Вэлери, которая была бледнее мела и, по мысли Нейтана, должна была преставиться следующей.
«Почему они умерли?» — спросил Пун про дауншифтеров. Альваро объяснил, что человечину, как и любое другое мясо, надо есть свежим или законсервированным, иначе — желудок просто не сможет переработать яды.
Утром десятого дня Эмма проснулась и принялась теребить Мими, чтобы та поела. Уже через секунду Эмма увидела, что Мими больше нет. Но мозг матери не реагировал на собственные сигналы — «Она холодна, она холодна, как лед…» Эмма подползла и растолкала Альваро, держа малышку, голова которой откинулась назад. Альваро понял все с первого взгляда.
По неизвестной причине Эмма решила скрыть от Джеральда смерть Мими. Когда тот проснулся и спросил, как его малышка, Эмма ответила, что Мими поела. Джеральд тут же вырубился, ушел в привычный анабиоз. А Эмма пустыми глазами смотрела на дверь контейнера.
Поэтому именно Эмма заметила то, что заметила: «А ведь двигатель остановился». Голос ее прозвучал отстраненно, но с каплей вопроса, неясного, нечеткого… Наверное, кто-то и мог бы удивиться, но всем было плевать. Какая разница, работает двигатель или нет, и сколько там узлов, и какой вообще курс, если само судно находится в необозримом, необъятном «нигде»?
Если бы невольным пассажирам «Линкольна» в этот момент дали задание — выразить общую мечту как можно короче, думаю, они бы легко это сделали. ПОКИНУТЬ ЧЕРТОВ КОНТЕЙНЕР — так бы звучало их желание. И именно оно крепло в них каждый час, каждую минуту, каждую секунду. Полная неизвестность, безысходность, отчаяние — лишь жалкие слова, которые не могут передать чувств случайных пленников, которые толком не понимают, где находятся и какие вообще есть варианты развития событий. Ведь всегда, даже когда террористы вломились в столовую, имелся какой-то обозримый набор исходов: умереть, сбежать, быть спасенным. Обстоятельства предусматривали некое продолжение. Хоть какое-то.
Двигатель остановился. Казалось бы — что с того? Но во всех поселилась какая-то странная, идиотская, ничем не оправданная и не подтвержденная надежда…
«Я слышу шаги… там шаги, на палубе» — вдруг громко объявил Чепмен. Все прислушались — ровно на миг, ровно для того, чтобы осознать — и правда шаги! — и приняться орать во всю глотку.
«МЫ ЗДЕЕЕЕСЬ» — неслось из контейнера на разных языках и акцентах, с разной степенью надежды и уверенности.
«Там кто-то есть», — снаружи донесся сухой голос. «Там крики. Нужна лестница, похоже, они наверху».
Глава 4
Новички
Лязгнул стальной засов. Дверь открылась, и свет, которого было, кстати говоря, немного — и это мне достоверно известно, — ослепил всех, будто бы яркое солнце в горах.