Я впервые за этот вечер рассмеялась искренне.
– У вас отличная улыбка, Мара. Мне всегда доставляет удовольствие любоваться ею.
Я ощутила, как к моим щекам приливает жар.
– Ну что вы, право, – как можно непринужденнее отмахнулась я. – Или вы хотите ввести меня в смущение? Тогда это у вас получилось.
– Вы так мило краснеете, что я не мог удержаться, – он невинно на меня посмотрел, и я не могла не рассмеяться еще раз.
Когда танец закончился, Гайрон пригласил меня во внутренний дворик дворцового сада, где признался, что давно испытывает ко мне нечто большее, нежели обычную симпатию и надеется на мой ответ. Но я к тому времени уже была влюблена в него и ответ дала немедля. Так началась наша история.
Его жена была мертва, но Гайрон ненавязчиво да мне понять, что вспоминать ее при нем все же не стоит. Мне всегда казалось, что он ненавидел ее, но не понимала, за что, ведь бывшая правительница была очень слабенькой, безобидной мышью, не более. Хотя, по разговорам придворных, раньше она была яркой, уверенной в себе женщиной, и это ее муж якобы превратил ее в бледную тень самой себя. Я не верила в это. А может, просто не хотела верить. Не знаю…
Но, так или иначе, от той, другой, у моего Гайрона остался сын. Он не особо был привязан к мальчику, но мне чем–то нравился этот высокомерный паренек. Наверное, тем, что он был добрым, несмотря на своего отца. Так мне казалось. И я, хоть Мефистор и был холоден ко мне, стала заботиться о нем. Повелителю было все равно, его раздражал его сын. А я вот привязалась к нему. Но только до поры до времени. Вскоре я узнала, что… у меня будет свой собственный ребенок.
Гайрон, узнав об этом, очень радовался, он носился со мной как курица с яйцом, запрещал прогулки верхом, заваливал мою комнату фруктами, угрожая, что если я не съем все это в самое ближайшее время, меня ждет самая страшная кара, которую он только сумеет придумать для меня. Я только смеялась над этим – мой демон боялся обнять меня лишний раз, не то что причинить какой–нибудь вред. Правда, при остальных он оставался таким же, каким его привыкли видеть – холодным, жестоким правителем.
Но пусть его и прозвали Гайроном Жестоким, если бы кто–то только увидел, каким счастливым он выглядел, принимая на руки своего новорожденного сына… Тогда же и зародилась их кровная связь – такое бывает, когда ребенок с родителем связаны своими душами. Когда наш малыш подрос, Гайрон рассказал мне, что хочет сделать именно его своим наследником. Это было незаконно, ведь у него уже был старший сын, но когда я сказала это Повелителю, он только презрительно бросил, что не жалеет видеть это отродье на своем троне.
Это было его роковой ошибкой – все время нашего разговора за дверью моих комнат стоял сам Мефистор, пришедший посмотреть на своего брата. Как сейчас помню, как он ворвался в мои покои, и какой яростью и болью пылали его глаза. Гайрон грубо выгнал его тогда. А через неделю последовал дворцовый переворот… Наследник сверг своего отца и сам занял трон.
Как же я ненавидела его! Я почти истекала кровью, и только мысль о моем сыне придавала мне сил жить дальше. И я справилась, даже на похоронах не позволила себе разрыдаться, хотя так хотелось… Но вскоре после одной трагедии последовала другая – мой ребенок начал медленно умирать. Я не понимала в чем дело, ведь ни один целитель не мог определить симптомов, пока один из них не рассказал мне, что видит на моем дитя след оборванной кровной связи. Оказалось, что такой разрыв смертелен, и моего сына уже ничего не может спасти.
– Малыш мой хороший, солнышко мое, мой ангелочек, – всхлипывая, укачивала я сына, почти безжизненно лежавшего на моих руках. – Все будет хорошо, вот увидишь… Все будет хорошо, мой маленький…
Мальчик медленно раскрыл свои ярко–синие глазки, всегда с такой серьезностью взиравшие на меня. Тоненькая ручка протянулась к моему лицу и дотронулась до мокрой от нескончаемых слез щеки. Вздох, с трудом вырвавшийся из маленькой груди, и… Глаза моего сыночка закрылись обратно. Я знала, что время пришло…
– Нет, нет, нет, – в полузабытьи бормотала я, давясь подступающими слезами. – Давай же, родной мой, открывай свои чудные глазки… – и тут не выдержав, взвыла как раненный зверь. – Давай! Прошу тебя… – в бессилии прижав холодеющее тело ребенка к груди, я опустилась на пол, сотрясаясь от рыданий. – За что–о… Почему ты?! Пожалуйста…
Потом было еще много слов, безо всякого значения… Просто бессмысленный набор слов. Я не могла остановиться, из моей жизни исчез последний, составлявший ее смысл…
Узнав об этом, Мефистор пришел ко мне, предлагая свою поддержку и выражения сожаления. Именно тогда я сорвалась. Кричала, кидала в стены любые предметы, попадавшиеся под руку. А этот ублюдок просто стоял и смотрел на меня своими, такими же как у отца, глазами. И ничего, ничего не делал, даже не пытался меня остановить…
Я с силой бросила об пол очередную вазу. Будь все проклято! Будь все…
И тут до меня дошло, что я делаю. Истерика. У меня банальная истерика. Глубоко вдохнув, чтобы хоть немного успокоиться, я подняла голову на стоявшего на том же месте Мефистора. Тот выглядел абсолютно спокойным, будто наблюдать за подобным для него давно вошло в привычку.
– Смотришь… Нечего сказать? Ты всегда был таким, – криво усмехнулась я. – Тебе всегда на все наплевать. И меня ты всегда ненавидел. Это месть мне, да?
– Ты говоришь глупости, – равнодушно ответил демон, все так же сверля меня своими бутылочно–зелеными глазами. Как у отца… Как у моего Гайрона, которого он убил… – Я никогда не испытывал к тебе ненависти. Слишком незначительна была твоя роль в моей жизни, чтобы я питал к тебе настолько сильное чувство.
– Вон оно как, – медленно протянула я. – Значит, я, по твоему мнению, даже ненависти не достойна, да? Тогда послушай меня, – тут я перешла на шипение, не в силах совладать с собой. – Мне даже смотреть на тебя противно! Ты вызываешь омерзение… Как вызывал его у своего отца. Гайрон ненавидел тебя, видимо, посчитал достойным…
– Я прекрасно осведомлен о тех чувствах, что испытывал ко мне демон, называвший себя моим отцом. Последнее, очевидно, случилось только лишь по ошибке природы…
– Убирайся, – отвернулась я от него. – Убирайся! Мне не нужны ни твои сожаления, ни твоя поддержка, ни твоя помощь!
– Ты можешь оставаться во дворце столько, сколько этого пожелаешь.
– Я и не собиралась покидать его. Правда, тебя я постараюсь встречать как можно реже…
– Как тебе будет годно. И, Мара… – Мефистор на мгновение остановился, но сделав паузу, все же продолжил. – Мне жаль о моем брате.
– Он не был твоим братом! – презрительно бросила я, так и не желая оборачиваться. – А теперь убирайся, я же сказала! Видеть тебя больше не хочу!
После этого я поняла, чего хочу на самом деле. Ради чего должна жить. Месть… Месть стала для меня новым смыслом жизни. Моей конечной целью…
Но я понимала, что не имею пока возможности для нее. Что нужно выждать. И я ждала. Долго ждала… И дождалась. Судьба подарила мне за долгое терпение превосходный шанс. Я узнала об изобретении де Гредина–старшего. И не только об этом… Когда старик помер, у меня появилась возможность не просто заполучить артефакт, но и контролировать его владельца. Порочное прошлое его отца, которого все считали чуть ли не ангелом во плоти. Это не просто бросило бы тень на семью де Грединов, это послужило бы ключом к дороге Фаукса на виселицу. Ведь неважно, кто в семье становится предателем, казнят всех. Таковы законы, принятые еще до прибытия людей на эту землю.
Чем закончилось все это, ты и так знаешь…
Демоница, нахмурившись, отвернула лицо к квадрату маленького окошка – видимо, воспоминания вызвали в ней полузабытую боль. Я молчала, до сих пор ощущая что–то вроде шока. Откровенная история, рассказанная Марой, поразила меня. Если до сих пор женщина представлялась мне безжалостной стервой, хоть и вызывающей жалость, сейчас она вызывала… сочувствие. Понимание. Да, я понимала ее. Понимала ее боль, ее отчаяние, и теперь уже не на уровне жалости, как это было в первый раз, а именно искреннего сопереживания. У этой демоницы в самом деле была несчастливая судьба. И с ее стороны вполне справедливо ненавидеть Мефистора. Хотя она и не права… Меф, я уверенна, искренне переживал за своего брата, и предложение поддержки было нужно ему самому в первую очередь, это с его стороны было жестом отчаяния. Ведь чувство вины способно изжигать душу изнутри, и от этого нет лекарства.