Нас шесть человек, и мы, тесня друг друга, сидим в заднем отсеке Уаза.
– Вика, у тебя глаза стеклянные, охренеть, как у мертвеца, – смеется Коля, что сидит напротив меня. – Сейчас, – он достает из внутреннего кармана джинсовой куртки бутылочку воды. – На, пей, – сует мне в руки пластик.
Я отрицательно покачала головой, но, когда парень протянул бутылку, поняла, что очень хочу пить, и практически выдрала ее из пальцев Коли. Залпом осушила содержимое.
– Вот это тебя вшторило, – просипела на ухо Марго прокуренным голосом.
– Разговорчики отставить, – послышалось из-за решетки, что отделяла нас от ППС-ников, которые сидели на заднем сидении.
– Да пусть поговорят, Мих, – послышался мужской голос с соседнего сидения. – Вот приедем в отделение, посмотрим, какие там они будут разговорчивые.
– Напугали, – прошептала все та же Марго, – ну вызовут родоков, и что дальше?
Я пожала плечами, но тот факт, что вызовут родителей, меня реально ввел в ступор.
– Что курила?
Я сижу напротив мужчины, его взгляд прожигает меня насквозь, и мое тело трясется от страха.
– Сигареты, – отвечаю я.
Громкий смех взорвал тишину кабинета.
– А если серьезно? – сквозь слезы, что проступили на его глазах, спрашивает мужчина.
– Так я вам и говорю серьезно, – пытаюсь я придать своему голосу уверенности.
– Павлова Виктория Алексеевна, дочь депутата Павлова Алексея Степановича, – его взгляд меняется, становится жестче, и теперь в нем нет и намека на веселье. – Вы понимаете, что бросаете тень на имя своего отца? Так и представляю заголовки завтрашней желтой прессы: «Пока отец борется с наркотиками, его дочь во всю их употребляет». Или вот еще…
– Хватит, – прервала я мужчину. – Я же вам говорю, что курила сигареты. Почему вы мне не верите?
– А что в сигаретах было вместо табака, Виктория? – ответил вопросом на вопрос полицейский.
Я пожала плечами.
– Тогда сейчас вас проводят в соседний кабинет, там возьмут кровь на содержание в ней наркотических веществ, и все сразу станет ясно. Свободны, – он кивнул мужчине с автоматом, и меня вывели из помещения.
Я потерла место укола на сгибе локтя. Отец с матерью приехали за мной спустя минут двадцать после того, как я сдала кровь. В полицейском участке родители на меня не кричали и не повышали голос, и даже когда мы покинули опорный пункт, отец и мать сохраняли молчание. Меня это начало пугать.
– Пап, мам, – позвала я с заднего сидения, – извините.
Мне никто из них не ответил. Я понимала, что это призрачное затишье перед бурей. Всегда импульсивный и не признающий неповиновения отец просто не мог оставить этот мой проступок без внимания.
И эта буря разыгралась, как только мы переступили порог квартиры.
– Зайди в кабинет, – скомандовал отец, и в его голосе я слышала еле сдерживаемую ярость.
Я закрыла уши руками. Такое ощущение, что до сих пор слышу его гневные и обидные слова, сказанные в мой адрес. Спать, нужно поспать, а завтра все встанет на свои места. Еще раз попрошу прощения у родителей, потому что и сама прекрасно осознаю, что сделала ужасную глупость, но на это же не смертельно? И скорее всего, с компанией Беса придется распрощаться. А то я сделаю не только себе хуже, но и ребятам. Отец теперь не оставит их в покое, пока не докопается до правды. Нет, мне точно теперь туда дорога заказана. Я тяжело вздохнула.
«Спать, спать, спать», – повторяю про себя, чтобы хоть как-то избавиться от навязчивых мыслей, которые лезут в голову, словно стая обезумевших тараканов. Пробираясь сквозь барьеры слов, что я беспрестанно проговаривала про себя, меня все-таки накрывает сон.
Кошмары преследовали всю ночь, и выспаться мне так и не удалась.
Утро. Я встала разбитая и подавленная. Мир окрасился в серые краски. Голова тяжелая, а тело будто налито свинцом. Захожу на кухню и застываю на пороге.
– Доброе утро, – говорит мать, и отец поворачивается ко мне. Его серые глаза впиваются в мое лицо.
Я опустила взгляд в пол, а щеки тут же запылали огнем. Стыдно. Я готова была провалиться сквозь землю. Так опозориться перед родителями. И что на меня вчера нашло? Видимо, хотелось наконец-то себя почувствовать свободной или самостоятельной. Отделаться от чувства родительского гнета.
– Садись, чего застыла, – голос отца вырвал из размышлений.
Меня словно придавило к полу. До сих пор не могу понять, почему даже голос отца действует на меня таким образом, что теряю всю волю, весь боевой дух и запал. Чувствую себя ребенком. Хотя мне уже девятнадцать, и могла бы ответить и даже послать его, но теперь понимаю, что навряд ли у меня это когда-либо получится сделать. Я слишком слаба.