— Рвать когти тебе надо из этих мест, Люся.
Я ж говорю — странный такой день удался.
— Все при тебе есть, — продолжил дядя Кеша, кивнув подбородком в сторону моей пятой точки. — Справная пока еще. А вот пройдет еще пару годков — и все, кранты. Уйдет твой поезд.
Экая глубокая мысль, как я сама не додумалась. И так механически спрашиваю:
— Какой поезд, дядя Кеша?
— Какой, какой — «Пекин-Москва».
Тут холодок у меня по спине прошелся. Вы что, сговорились все там? Откуда он знает про мой сон?
Вообще странный какой-то дядя Кеша стал, как с зоны откинулся. В шахматы вдруг стал играть на уровне первого разряда. Так он сам говорит. Ходит в Дом офицеров, его одного из местных пускают, и играет на деньги с офицерами. Выигрывает примерно семь-восемь партий из десяти, нормальный приработок, дяде Кеше больше не нужно, он же не фраер.
— Красивая ты… Камелия[2], — покачал головой дядя Кеша. — Небось, любви ждешь? А ее нет в наших местах, не живет она тут. Перебралась в теплые края, любовь твоя. Теплолюбивая, ага. А надежда — та осталась. Она в любых местах живет, надежда. И на зоне, и в крытой[3], даже в нашем городке живет. Живучая она, надежда. Не то, что любовь.
— Да какая там любовь, дядя Кеша… Не зовет никто замуж, вот и все. Вот и тетя Маша заладила — «стерпится, слюбится». Каждый день по десять раз. Как будто я спорю.
— Ааа… Ну, понятно. Не зовет, да. Кто поплюгавее или ростом там не вышел, боятся подойти, думают — центровая[4] ты. Так часто бывает. Ну а фраера жениться не спешат. Дочку полковника высматривает фраерок твой военный. И любовь ему до фени, и что такое надежда он даже не знает. На то он и фраер, масть у него такая. Ничего от него не дождешься. А Гамлет у Шекспира как говорил? «Жизнь держи, как коня за узду», — дядя Кеша сжал жилистый кулак и поднес к моему лицу. — Гамлет этот тоже борец за справедливость был. Всех порешил и сам ласты склеил в конце.
— Что, правда, Гамлет так говорил? — спросила я.
— Да нет, пошутил я. Он по-другому говорил: «Что благородней духом — покориться пращам и стрелам яростной судьбы, иль, ополчась на море смут, смести их противоборством?»
Вот давно знаю дядю Кешу и не перестаю удивляться. В который раз обалдела.
— Ну ты, дядя Кеша, даешь! На память Шекспира?
— А я только эту строчку и выучил. На зоне библиотека была, а я читать с детства люблю. Мне запало как-то, я и выучил, память хорошая пока еще.
Глава 2
Киевская осень
В конференц-зале Института физики вдоль стен висели портреты великих физиков. Среди портретов, с которых в зал глядели одухотворенные лица Макса Планка, Эрвина Шредингера, Вернера Гейзенберга, Нильса Бора и других отцов квантовой физики, центральное место занимали портреты Маркса, Энгельса и Ленина. Немного сбоку висел портрет Леонида Ильича Брежнева. Чуть пониже на стене была прибита широкая красная лента с лозунгом: «В науке нет широкой столбовой дороги, и только тот может достигнуть ее сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по ее каменистым тропам». Карл Маркс.
В углу пустого в этот вечерний час конференц-зала стоял неизвестно как попавший сюда старый рояль Carl Bechstein. За роялем сидел невысокий паренек и рядом с ним худенькая девушка в лаборантском халате. На пюпитре перед ними стояли перефотографированные ноты «Jesus Christ Superstar[5], переложение для фортепиано». Парень и девушка играли в четыре руки первую вещь мюзикла, арию Иуды «Heaven On Their Minds». Девушка, сидящая справа от парня, наморщив лоб, напряженно всматривалась в ноты, ее партия сложнее. Парню проще, левой рукой он отбивал партию баса, а правой брал аккорды. Так и должно быть, потому что парень вообще-то не музыкант, так — пять классов музшколы и все. Несколько месяцев назад он окончил радиофизический факультет университета и получил распределение сюда, в Институт физики. А вот девушка почти профессионал, студентка вечернего отделения музучилища имени Глиэра, здесь работает лаборанткой. Кроме этого она является членом комитета комсомола института.
Если бы секретарь комсомольской организации института Николай Бугаев узнал, что ответственная за культмассовый сектор комсомолка Ирина Поплавская играет с младшим научным сотрудником Мальцевым в четыре руки бродвеевский мюзикл в переложении для фортепиано, он бы не на шутку взволновался. Это же не просто мюзикл нашего идеологического противника, а мюзикл с религиозным содержанием! Да еще на фотокопиях нот, отпечатанных с негатива, тайно распространяемого в музучилище! И это на шестьдесят третьем году советской власти! Кошмар! Сам Бугаев, конечно же, слушал этот мюзикл или, как говорят у нас, рок-оперу. Честно говоря, не только слушал, а имеет дома пластинку, ту самую, золотистого цвета, с двумя ангелами на обложке, где заглавную партию поет Ян Гиллан. В конверте был листок с текстом либретто на английском. Если бы секретарь партийной организации[6] института товарищ Сизов узнал, что комсорг Бугаев со словарем корпел по ночам над переводом этого либретто, то на следующий день главный комсомолец слетел бы со всех своих постов. Сам Сизов такой ерунды не слушает и, честно говоря, даже не подозревает о ее существовании. Все, что он может себе позволить, так это поиграть с равными себе по рангу людьми из райкома в подкидного дурака картами с голыми женщинами. Эта колода карт попала к нему от знакомого из райкома комсомола, куда в свою очередь она попала, будучи изъятой во время комсомольского рейда в общежитии ПТУ.